Жена: «матушка» Катерина Александровна.

Претендент на спрятанные сокровища мадам Петуховой — «конкурирующая организация». Довольно быстро его поиски уходят по ложному следу, и его линия отделяется от линии главных персонажей, пересекаясь с ней ближе к финалу. После долгого пребывания на скалах сходит с ума.

Образ

Изображен как шустрый, недалёкий и беспринципный предприниматель, использовавший исповедь в корыстных целях.

Мечтал отец Востриков о собственном свечном заводе. Терзаемый видением больших заводских барабанов, наматывающих толстые восковые канаты, отец Фёдор изобретал различные проекты, осуществление которых должно было доставить ему основной и оборотный капиталы для покупки давно присмотренного в Самаре заводика.

Прошлая жизнь

В первоначальной, полной версии романа «Двенадцать стульев» (1928) приведены подробности из прошлой жизни отца Фёдора и его предпринимательской деятельности, не вошедшие в окончательную редакцию.

Перейдя из семинарии в университет и проучившись на юридическом факультете три года, Востриков в 1915 году убоялся возможной мобилизации и снова пошёл по духовной линии. Сперва был рукоположен в диаконы, а потом посвящен в сан священника и назначен в уездный город N. И всегда, во всех этапах духовной и гражданской карьеры, отец Федор оставался стяжателем.

Нерка — так звали суку французского бульдога, которую отец Федор с преогромным трудом купил за 40 рублей на Миусском рынке, в Москве, чтобы свести с «мордатым, вечно чихающим кобельком секретаря уисполкома». Дело потерпело провал из-за неведомо откуда взявшегося одноглазого пса Марсика, который своим вмешательством испортил все три приплода. Так распался «конский завод» и мечты о верном, постоянном доходе.

Мыловарня. Отец Федор вдруг начинал варить мраморное стирочное мыло; наваривал его пуды, но хотя мыло, по его уверению, заключало в себе огромный процент жиров, оно не мылилось и вдобавок стоило втрое дороже, чем «плугимолотовское». Мыло долго потом мокло и разлагалось в сенях, так что Катерина Александровна, проходя мимо него, даже всплакивала. А ещё потом мыло выбрасывали в выгребную яму.

Разведение кроликов. Прочитав в каком-то животноводческом журнале, что мясо кроликов нежно, как у цыпленка, что плодятся они во множестве и что разведение их может принести рачительному хозяину немалые барыши, отец Федор немедленно обзавелся полдюжиной производителей. Так как кроликов никто не покупал, Востриковы решили давать вкусные домашние обеды… Новая затея имела большой успех… С кроликов не успевали сдирать шкурки. Целую неделю дело шло великолепно, потом произошел совершенно непредвиденный случай… Работники находящегося по соседству кооператива выкатили бочку гнилой капусты, привлеченные пикантным запахом, кролики сбежались к яме, и уже на другое утро среди нежных грызунов начался мор. Свирепствовал он всего только три часа, но уложил всех 240 производителей и весь не поддающийся учету приплод.

Ключевые фразы

— Не корысти ради, а токмо волею пославшей мя супруги!

— Куда девал сокровище убиенной тобою тёщи?

— Товар нашел вышли двести тридцать телеграфом продай что хочешь Федя

— Я отдам колбасу! Снимите меня!

— Птицы, покайтесь в своих грехах публично!

Киновоплощения

Рэм Лебедев — 12 стульев

Дом Делуиз — Двенадцать стульев

Михаил Пуговкин — 12 стульев

Ролан Быков — 12 стульев

Юрий Гальцев — Двенадцать стульев

Памятники отцу Фёдору

Памятник отцу Фёдору в виде артиста Михаила Пуговкина с чайником на первой платформе Южного вокзала Харькова.

Литературные аллюзии

В советском фантастическом романе Виктора Гончарова «Долина смерти», написанном за четыре года до «Двенадцати стульев», описывается дьякон Ипостасин, который, скрывшись от чекистов в кавказских скалах, сошёл с ума в обществе шакалов — ситуация, весьма напоминающая кавказский эпизод злоключений отца Фёдора.[1]

Примечания

↑ Бритиков А. Отечественная научно-фантастическая литература: некоторые проблемы истории и теории жанра. — СПб, 2000.

Прослеживается связь "Двенадцати стульев" с авантюрным романом 20-х годов — "Долиной смерти" (1924) В.Гончарова. Эпопея отца Федора в поисках зашитого в стул клада очень похожа на злоключения гончаровского дьякона Ипостасина с таинственным детрюитом. Спасаясь от чекистов, дьякон скрылся в неприступных кавказских скалах и тихо спятил в обществе шакалов, как отец Федор в соседстве с орлом в аналогичном кавказском эпизоде. Любопытно, однако, что как раз гончаровский персонаж кажется списанным с отца Федора, а не наоборот. Ничего похожего на социально-бытовой подтекст сатиры Ильфа и Петрова у Гончарова нет. Искры дарования (они, по-видимому, и остановили внимание авторов "Двенадцати стульев") поглотила модная авантюрно-пародийная волна.

В "Долине смерти" Гончарова студент-химик изобретает детрюит — вещество огромной разрушительной силы. Детрюит похищают. Агент ГПУ, спасенный "исторически закономерной" подругой, расследует пропажу и обнаруживает контрреволюционный заговор. На конспиративном сборище выжившие из ума старцы и дегенераты (прообраз "Союза меча и орала" в "Двенадцати стульях") выкрикивают: "К чертовой бабушке взорвем Кремль, передавим большевиков!.." (с.156).

А. Бритиков. ОТЕЧЕСТВЕННАЯ НАУЧНО-ФАНТАСТИЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА (1917-1991 годы). Кн.1. НАУЧНАЯ ФАНТАСТИКА — ОСОБЫЙ РОД ИСКУССТВА. 2005

Книги 12 стульев · Золотой телёнок

Союзники Киса Воробьянинов · Шура Балаганов · Паниковский · Козлевич · Фунт

Соперники Отец Фёдор · Корейко · Паниковский

Женщины Бендера Мадам Грицацуева · Зося Синицкая

Другие персонажи Альхен · Васисуалий Лоханкин · Кислярский · Никифор Ляпис-Трубецкой · Супруги Калачовы · Инженер Щукин · Эллочка-людоедка · Безенчук · Перикл Фемиди · Зицпредседатель Фунт

Города Арбатов · Нью-Васюки · Старгород · Черноморск

Исполнители

роли Бендера Андрей Миронов · Сергей Юрский · Арчил Гомиашвили · Игорь Горбачёв · Сергей Крылов · Николай Фоменко · Джемал Тетруашвили · Олег Меньшиков · Фрэнк Ланджелла · Георгий Делиев

Фильмы по мотивам

«12 стульев» Двенадцать стульев (М. Фрич, М. Вашински, Польша-Чехословакия, 1933) · 13 стульев (Э. Эмо, Германия, 1938) · It’s in the Bag! (R. Wallace, США, 1945) · Sju svarta be-hå (G. Bernhard, Швеция, 1954) · Treze Cadeiras (F. Eichhorn, Бразилия, 1957) · Las Doce sillas (Т. Г. Алеа, Куба, 1962) · 12 + 1 (Н. Гесснер, США, 1969)

Постановки

«12 стульев» Телеспектакль А. Белинского, 1966 · Кинофильм М. Брукса, 1970 · Кинофильм Л. Гайдая, 1971 · Телефильм-мюзикл М. Захарова, 1976 · Мюзикл Т. Кеосаяна, 2003-2004 · Фильм У. Оттингер, 2004 · Телефильм-мюзикл М. Паперника, 2005

Постановки

«Золотого телёнка» Кинофильм М. Швейцера, 1968 · Телефильм В. Пичула, 1993 · Телесериал У. Шилкиной, 2006

https://dic.academic.ru/dic.nsf/ruwiki/40...

«…Мое воображение кипело, и я решительно не знал, куда девать сюжеты, ежеминутно приходившие мне в голову. Среди них появился сюжет о бриллиантах, спрятанных во время революции в одном из двенадцати стульев гостиного гарнитура. Сюжет не бог весть какой, так как в литературе уже имелось „Шесть Наполеонов“ Конан-Дойля…»[29]

Конечно, есть разница: если в «Наполеонах» Холмс (и читатель вместе с ним) пытается понять, кто воспылал такой ненавистью к покойному императору, что разбивает его гипсовые бюсты везде, где находит, — то читатель романа Ильфа и Петрова изначально знает: стулья Гамбса «ненавидит» и потрошит сладкая парочка авантюристов. Финалом эпопеи становится убийство Остапа Бендера Ипполитом Матвеевичем Воробьяниновым.

Илья Ильф и Евгений Петров превратили этот сюжет в многоплановое, блистательное и бессмертное произведение. Посвятили они его Валентину Петровичу Катаеву, а не сэру Артуру Конан Дойлу. Удивительно, кстати говоря: ведь не только сюжет, но и кровавая развязка веселой истории пришла в книгу из «Шести Наполеонов». Правда, сами авторы объясняли финал иначе:

«Сначала мы отвечали подробно, вдавались в детали, рассказывали даже о крупной ссоре, возникшей по следующему поводу: убить ли героя романа „12 стульев“ Остапа Бендера или оставить в живых? Не забывали упомянуть о том, что участь героя решилась жребием. В сахарницу были положены две бумажки, на одной из которых дрожащей рукой был изображен череп и две куриные косточки. Вынулся череп — и через полчаса великого комбинатора не стало, он был прирезан бритвой»[30].

А вот текст «Шести Наполеонов»:

«Шагнув в темноту, я споткнулся и чуть не упал на лежавшего там мертвеца. Я пошел и принес лампу. У несчастного на горле зияла рана. Все верхние ступени были залиты кровью. Он лежал на спине, подняв колени и раскрыв рот. Это было ужасно…»

Так что Киса Воробьянинов перерезает бритвой горло Остапу Бендеру точно так же, как в рассказе Конан Дойла головорез Беппо убивает своего подельника Пьетро Венуччи.

Словом, сюжет «Двенадцати стульев» — безусловно детективный, причем он прямо связан с детективной классикой. Это давно известно.

Что же касается героев, то мало кого из них, кажется, можно соотнести с фигурой сыщика — слуги закона, гонителя преступников, вершителя правосудия. Во всяком случае, по прочтении «Двенадцати стульев» такого героя выявить невозможно. И если бы Ильф и Петров ограничились написанием только этого одного романа, можно было бы говорить о сатире, о юморе, даже об авантюрно-приключенческом жанре. О плутовском романе (это определение почему-то более всего любят применять к романам о великом комбинаторе). Но вовсе не о детективе.

Появление же «Золотого теленка» вернуло всю историю именно в детективное русло, туда, откуда все началось, — к канону классического детектива. Причем за счет кардинального изменения характера главного героя. Ну хорошо, не изменения — развития.

Но прежде чем говорить об этом подробно, рассмотрим, насколько классический детектив вписывался в советскую литературу. Вообще — существовал ли он, классический детектив в советских одеждах?

2. История Видока, рассказанная на советский лад

В отличие от «полицейского» (вернее, «милицейского») романа собственно детектив, «классический», как принято называть этот жанр сейчас, представлен был в советской литературе весьма скудно. Тому есть несколько причин.

Прежде всего при социализме невозможно существование самого института частных детективов. Но даже если бы мы попытались представить себе героя неформального, сыщика-любителя (журналиста, ученого и т. д.), то и это оказалось бы, за редчайшим исключением, невозможным: герой-одиночка, самостоятельно раскрывающий преступления, находящийся в постоянном соперничестве с официальными органами правопорядка, несет, по сути, антигосударственный заряд. Помните? «Единица — вздор, единица — ноль».

вернуться

28

Перевод М. и Н. Чуковских.

вернуться

29

В. Катаев. Алмазный мой венец. — М.: Советский писатель, 1979.

вернуться

30

Илья Ильф, Евгений Петров. Золотой теленок / От авторов. Здесь и далее роман «Золотой теленок» цитируется по изданию: Илья Ильф, Евгений Петров. Золотой теленок. Первый полный вариант романа. — М.: Вагриус, 2000.

Существительное «индивидуализм», как правило, припечатывалось прилагательным «буржуазный». Жанровая идеология в данном случае вступала в противоречие с идеологией государственной. Поэтому «милицейский» роман как разновидность романа производственного — поощрялся. А детективный — вынужден был маскироваться, иной раз настолько изощренно, что перед фантазией авторов ничего другого не остается, кроме как снять шляпу. Собственно говоря, такие произведения по пальцам пересчитать можно.

«Три дня в Дагезане» Павла Шестакова. Тут ситуация повторяет «Чисто английское убийство» Сирила Хэйра. Тем не менее это не подражание, а вполне самостоятельная книга, использовавшая уже существовавший в литературе детективный канон. Роман был раскритикован на самом высоком уровне (на правлении Союза писателей СССР) — за то, что Шестаков, как было сказано, попытался протащить в советскую литературу чуждые ей принципы «буржуазного» (читай: «классического») детектива.

Повесть Аркадия и Георгия Вайнеров «Завещание Колумба». Следует обратить внимание, что и у Шестакова, и у Вайнеров главный герой-сыщик — отнюдь не любитель: в этих произведениях действуют их постоянные герои (у Шестакова — следователь Мазин, у Вайнеров — Стас Тихонов). Просто авторы поставили их в ситуацию, где они вынуждены действовать как частные лица, используя только профессиональные навыки и личные качества и не имея возможности действовать официально.

Историко-детективный роман белорусского писателя Владимира Короткевича «Дикая охота короля Стаха». Увы, действительно сильные стороны этой книги — пропитанная мистикой атмосфера со старинным проклятием и загадочными смертями, хорошо проработанная детективная интрига — оказались почти сведенными на нет социально-политическими сентенциями совершенно в духе школьного марксизма (я имею в виду, конечно же, советскую школу). Большая часть персонажей выбраны словно лишь для того, чтобы продемонстрировать тезисы о классовой борьбе, о реакционности эксплуататоров и прогрессивности эксплуатируемых, а финал свидетельствует о приобщении главного героя к революционной борьбе за светлое будущее.

К уже названным произведениям можно добавить повести Ирины Стрелковой («Похищение из провинциального музея») и Леонида Боброва («Нас было тринадцать»), вспомнить о фантастических детективах-памфлетах Павла Багряка, Анатолия Днепрова, Зиновия Юрьева… После чего останется с грустью констатировать, что в советской литературе классический детектив в основном отсутствовал: те книги, о которых шла речь выше, — редкие исключения, не нарушающие общую картину.

Но литература не терпит «жанровой пустоты». Особенно это касается литературы массовой. Налагаются ограничения на утопии и антиутопии — их черты и особенности немедленно проявляются, например, в шпионском детективе. Научная фантастика вдруг прорастает в производственном романе (книги Даниила Гранина — прекрасная тому иллюстрация). И так далее.

С классическим детективом происходило то же самое. Он проявлялся то в фантастике, то в сатирической литературе; иногда это проявление полное и открытое, иногда — частичное и скрытое.

Вот и в дилогии И. Ильфа и Е. Петрова все это присутствует. В «Двенадцати стульях» имеются отсылки к классическому образцу жанра — рассказу Артура Конан Дойла «Шесть Наполеонов». Рассматривая дилогию как единое произведение, получаем биографию авантюриста, который поначалу был уголовником, а затем стал… сыщиком. Своего рода советский Видок. И впрямь, действия Остапа Бендера в первой части его биографии легко подпадают под соответствующие статьи Уголовного кодекса:

«— Ничего! Этот стул обошелся вдове больше, чем нам.

Остап вынул из бокового кармана золотую брошь со стекляшками, дутый золотой браслет, полдюжины золоченых ложечек и чайное ситечко.

Ипполит Матвеевич в горе даже не сообразил, что стал соучастником обыкновенной кражи»[31].

Сравним с «Золотым теленком»:

«Я, конечно, не херувим, у меня нет крыльев. Но я чту уголовный кодекс. Это моя слабость».

Однако не только эта особенность отличает вторую часть жизнеописания Остапа Бендера от первой (речь идет исключительно о жанровой функции героя). В «Золотом теленке» он, подобно Эжену Франсуа Видоку, из авантюриста-уголовника превращается в сыщика! И весь сюжет романа — не что иное, как расследование преступлений, совершенных подпольным миллионером Корейко. В сущности, фигуру Остапа Бендера вполне можно было бы рассматривать в главе, посвященной прототипам знаменитых сыщиков. Почему бы и нет?

Подобная двойственность героя вполне в духе классического детектива: есть вор-джентльмен Арсен Люпен из рассказов Мориса Леблана, есть «Святой» Саймон Темплер из произведений Лесли Чартериса, есть Барни Роденбарр, герой Лоренса Блока, и им подобные.

Имея такую наследственность и таких «родственников», Бендер неизбежно должен был стать не просто сыщиком, но очередным Великим Сыщиком. И стал им. Причем действует он в полном соответствии с каноном классического детектива. Что же до мотивов его поведения — так ведь и перечисленные выше джентльмены вовсе не горят желанием передавать разоблаченных ими убийц в руки официального правосудия. Они предпочитают либо самостоятельно вознаградить себя за напряженную интеллектуальную деятельность (как Арсен Люпен), либо взять возмездие на себя («Святой», Барни, доктор Лектер).

Остап Бендер просто удивительно похож на них — своими приемами, привычками, типом интеллекта. Его энергия сродни энергии идущего по следу Лекока, его артистизм напоминает артистизм Люпена, а саквояж вполне пригодился бы Шерлоку Холмсу — обитатель Бейкер-стрит частенько прибегал к переодеваниям, в том числе и весьма экзотическим (например, в китайца — завсегдатая опиумокурильни):

«Бендер присел над чемоданчиком, как бродячий китайский фокусник над своим волшебным мешком, и одну за другой стал вынимать различные вещи. Сперва он вынул красную нарукавную повязку, на которой золотом было вышито слово „распорядитель“. Потом на траву легла милицейская фуражка с гербом города Киева, четыре колоды карт с одинаковой рубашкой и пачка документов с круглыми сиреневыми печатями. <…> Затем на свет были извлечены: азбука для глухонемых, благотворительные открытки, эмалевые нагрудные знаки и афиша с портретом самого Бендера в шалварах и чалме…»

Весь этот реквизит ничем не отличается от комплекта париков, нарядов, гримерных принадлежностей Холмса или Лекока.

3. Дедуктивный метод Бендера

Понятно, что главное для фигуры сыщика не темное прошлое и не любовь к переодеванию. Борхес писал: «…в основе детектива лежит тайна, раскрываемая работой ума, умственным усилием»[32]. Невозможно представить себе классический детектив без «дедуктивного метода», когда Холмс демонстрирует Уотсону (нам с вами) цепочку логических умозаключений. Как обстоят дела в этом смысле у Бендера?

Точно так же. Вот он, образец «следственной дедукции» героя:

«Они вошли в гогочущий, наполненный посетителями зал, и Балаганов повел Бендера в угол, где за желтой перегородкой сидели Чеважевская, Корейко, Кукушкинд и Дрейфус. Балаганов уже поднял руку, чтобы указать ею миллионера, когда Остап сердито шепнул:

— Вы бы еще закричали во всю глотку: „Вот он, богатей! Держите его!“ Спокойствие. Я угадаю сам. Который же из четырех.

Остап уселся на прохладный мраморный подоконник и, по-детски болтая ногами, принялся рассуждать:

— Девушка не в счет. Остаются трое: красномордый подхалим с белыми глазами, старичок-боровичок в железных очках и толстый барбос серьезнейшего вида. Старичка-боровичка я с негодованием отметаю. Кроме ваты, которой он заткнул свои мохнатые уши, никаких ценностей у него не имеется. Остаются двое: Барбос и белоглазый подхалим. Кто же из них Корейко? Надо подумать.

Остап вытянул шею и стал сравнивать кандидатов. Он так быстро вертел головой, словно следил за игрой в теннис, провожая взглядом каждый мяч.

вернуться

31

Илья Ильф, Евгений Петров. Двенадцать стульев. Первый полный вариант романа. — М.: Вагриус, 1997.

вернуться

32

Хорхе Луис Борхес. «Детектив». Из сборника «Думая вслух» (1979). Перевод Б. Дубина.

20

— Знаете, бортмеханик, — сказал он наконец, — толстый барбос больше подходит к роли подпольного миллионера, нежели белоглазый подхалим. Вы обратите внимание на тревожный блеск в глазах барбоса. Ему не сидится на месте, ему не терпится, ему хочется поскорее побежать домой и запустить свои лапы в пакеты с червонцами. Конечно, это он — собиратель каратов и долларов. Разве вы не видите, что эта толстая харя является не чем иным, как демократической комбинацией из лиц Шейлока, Скупого рыцаря и Гарпагона? А тот другой, белоглазый, просто ничтожество, советский мышонок. У него, конечно, есть состояние — 12 рублей в сберкассе, и предел его ночных грез — покупка волосатого пальто с телячьим воротником. Это не Корейко. Это мышь, которая…

Но тут полная блеска речь великого комбинатора была прервана мужественным криком, который донесся из глубин финсчетного зала и, несомненно, принадлежал работнику, имеющему право кричать:

— Товарищ Корейко! Где же цифровые данные о задолженности нам Коммунотдела? Товарищ Полыхаев срочно требует.

Остап толкнул Балаганова ногой. Но барбос спокойно продолжал скрипеть пером. Его лицо, носившее характернейшие черты Шейлока, Гарпагона и Скупого рыцаря, не дрогнуло. Зато красномордый блондин с белыми глазами, это ничтожество, этот советский мышонок, обуянный мечтою о пальто с телячьим воротником, проявил необыкновенное оживление. Он хлопотливо застучал ящиками стола, схватил какую-то бумажонку и быстро побежал на зов».

Разумеется, это пародия на Шерлока Холмса и его многочисленные литературные реинкарнации, на глубокомысленные умозаключения Великого Сыщика по поводу возраста, профессии и рода занятий незнакомых ему людей. «Золотой теленок» — не детективный роман, а пародия на него (разумеется, помимо того, что это еще и сатирический роман, и бытописательский, и даже философский).

4. Детективное агентство «Рога и копыта»

Перейдем от образа сыщика к образу преступника. Преступлением, отворяющим дверь детективному сюжету, традиционно считается убийство. В «Золотом теленке» речь идет как будто о преступлениях «вегетарианских»: финансовая афера, мошенничество, хищение средств и т. д. В детективе же лишь убийство считается достойным интеллектуального мастерства главного героя. Согласимся с шотландским врачом (шотландским врачом — как и Джозеф Белл!) Сазерлендом Скоттом: «Детектив без убийства — это омлет без яиц»[33]. В отличие от кражи или мошенничества убийство необратимо. Поэтому именно оно заслуживает настоящего возмездия и требует присутствия настоящего Великого Сыщика. Как обстоит дело с этим условием? Пусть даже в детективе пародийном?

Что же, и это условие соблюдено. Вот оно, первое преступление Корейко, подмеченное многими критиками:

«…Одним из наиболее удачных его дел было похищение маршрутного поезда с продовольствием, шедшего на Волгу. Корейко был комендантом поезда. Поезд вышел из Полтавы в Самару, но до Самары не дошел, а в Полтаву не вернулся. Он бесследно исчез по дороге. Вместе с ним пропал и Александр Иванович…»

В самом начале своей подпольной карьеры Корейко похищает продовольствие, предназначенное для голодающих Поволжья, то есть совершает не просто убийство, но — массовое убийство.

Вообще же размах деятельности этого чудовища столь велик, что порой он производит впечатление почти ирреального существа (а может быть, и без «почти»): то выплывает в Туркестане, то в Киеве, то в Москве. И пространство, и время действий Корейко столь неопределенны по координатам и продолжительности, что весьма напоминают аналогичные «параметры» волшебных сказок со всеми их «долго ли, коротко ли», «не по дням, а по часам», «за морями, за горами» и т. д. Вспомним: большинство литературных критиков сходятся на том, что классический детектив — это современная сказка, лишь рядящаяся в одежды реальности. Корейко — это преступник-злодей космического масштаба, советский Мориарти, вполне достойный противник Великого Сыщика.

Я не случайно упомянул профессора Мориарти. Вот как отзывается о нем его соперник Шерлок Холмс:

«Человек опутал своими сетями весь Лондон, и никто даже не слышал о нем. Это-то и поднимает его на недосягаемую высоту в уголовном мире. <…>…вот уже несколько лет, как я чувствую, что за спиною у многих преступников существует неизвестная мне сила — могучая организующая сила, действующая наперекор закону и прикрывающая злодея своим щитом. <…> Он — Наполеон преступного мира… Он — организатор половины всех злодеяний и почти всех нераскрытых преступлений в нашем городе. Это гений, философ, это человек, умеющий мыслить абстрактно. У него первоклассный ум»[34] (рассказ «Последнее дело Холмса»).

А вот зицпредседатель Фунт говорит о Корейко:

«Вокруг ГЕРКУЛЕС’а кормилось несколько частных акционерных обществ. Было, например, общество „Интенсивник“. Председателем был приглашен Фунт. „Интенсивник“ получал от ГЕРКУЛЕС’а большой аванс на заготовку чего-то лесного… И сейчас же лопнул. Кто-то загреб деньгу, а Фунт сел на полгода… После „Интенсивника“ образовалось товарищество на вере „Трудовой кедр“ — разумеется, под председательством благообразного Фунта. Разумеется, аванс в ГЕРКУЛЕС’е на поставку выдержанного кедра. Разумеется, неожиданный крах, кто-то разбогател, а Фунт отрабатывает председательскую ставку — сидит. Потом „Пилопомощь“ — ГЕРКУЛЕС — аванс — крах — кто-то загреб — отсидка. И снова аванс — ГЕРКУЛЕС — „Южный лесорубник“ — для Фунта отсидка — кому-то куш…

…за всеми лопнувшими обществами и товариществами, несомненно, скрывалось какое-то одно лицо…

— Во всяком случае, — добавил ветхий зицпредседатель, — во всяком случае, этот неизвестный человек — голова!..»

Так что Корейко в романе вполне может рассматриваться как советский пародийный вариант профессора Мориарти. И пародийность тут, кстати говоря, не очень смешна и даже страшновата. Подпольный миллионер в «Золотом теленке» обладает всеми чертами настоящего злодея, живущего в непроглядной тени, прячущегося от солнечного многообразия жизни. Причем злодея почти мистического характера, демонические черты в этом образе прослеживаются очень легко:

«Человек без шляпы, в серых парусиновых брюках, кожаных сандалиях, надетых по-монашески на босу ногу, и белой сорочке без воротничка, пригнув голову, вышел из низенькой калитки дома № 16. Очутившись на тротуаре, выложенном голубоватыми каменными плитами, он остановился и негромко сказал:

— Сегодня пятница. Значит, опять нужно идти на вокзал. Произнеся эти слова, человек в сандалиях быстро обернулся. Ему показалось, что за его спиной стоит гражданин с цинковой мордой соглядатая. Но Малая Касательная улица была совершенно пуста».

Действительно, Корейко ничуть не смешон. Он страшен, он чужой. Он — истинный злодей. И поначалу он как будто одерживает победу над сыщиком. Да и Бендер на первых порах действует вроде бы не по канону. Подослав Балаганова и Паниковского ограбить Корейко, он затем собирается шантажировать его:

«Рано утром Бендер раскрыл свой акушерский саквояж, вынул оттуда милицейскую фуражку с гербом города Киева и, засунув ее в карман, отправился к Александру Ивановичу Корейко… Войдя в дом № 16 по Малой Касательной улице, он напялил на себя официальную фуражку и, сдвинув брови, постучал в дверь».

Как читатель наверняка помнит, наш герой в своей попытке терпит позорное поражение. Ничего подобного! Это вовсе не Великий Сыщик проигрывает преступнику, это не Арсен Люпен потерял лицо, не Ниро Вульф, не Шерлок Холмс и — представьте себе! — не сыщик О. Бендер. Нет, проиграл комиссар Галлимар, он же инспектор Лестрейд, он же инспектор Крамер, он же, в данном случае, «киевский околоточный»… Извечный лжегерой детектива, полицейский, чья неумелость, а порой и откровенная тупость призваны оттенить интеллектуальную мощь истинного героя. Раздвоение Бендера на лжегероя-полицейского и героя-сыщика имеет опять-таки откровенно пародийный характер. Но я ведь уже говорил: «Золотой теленок» еще и пародийный роман! Вопрос в том, что он пародирует. А пародирует он все ту же классическую детективную схему.

вернуться

33

Слова взяты из забытой уже книги Сазерленда Скотта «У них в чернилах — кровь: Шествие современного детективного романа» (Sutherland Scott. Blood in Their Ink: The March of the Modern Mystery Novel. London, Stanley Paul & Co, 1953). Сазерленд Скотт-псевдоним шотландского врача и писателя Уильяма Клюни Харви (1900 —?), автора детективных романов, в которых действовал постоянный герой — сыщик Септимус Доддс. (Прим. ред.)

вернуться

34

Перевод Деборы Лившиц.

«Полицейский» терпит поражение, и лишь после этого в поединок с Великим Преступником вступает Великий Сыщик:

«Остап молча прошел к бамбуковому столику, положил перед собой папку и крупными буквами вывел надпись:

„Дело Александра Ивановича Корейко. Начато 25 июня 1930 года. Окончено… го дня 193… г.“».

В городе Черноморске появляется контора «Рога и копыта», выполняющая, по сути, функции частного детективного агентства. Ну да, под прикрытием. Это не имеет значения. «Рога и копыта» — самая настоящая детективная контора, первая, описанная в советской литературе. Остап Бендер и в этом случае напоминает Видока: знаменитый француз, потерпев неудачу в качестве официального полицейского, открывает первую (в Европе) частную детективную контору. Разумеется, это всего лишь совпадение, забавное и поучительное.

Частный сыщик Бендер ведет следствие по всем правилам. Преступник уверен, что он натянул нос полиции, а в это время по его следу уже идет настоящий мастер сыска:

«И в то время как Корейко с улыбкой вспоминал о жулике в милицейской фуражке, который сделал жалкую попытку третьесортного шантажа, начальник отделения носился по городу в желтом автомобиле и находил людей и людишек, о которых миллионер-конторшик давно забыл, но которые хорошо помнили его самого. Несколько раз Остап беседовал с Москвой, вызывая к телефону знакомого частника, известного доку по части коммерческих тайн. Теперь в контору приходили письма и телеграммы, которые Остап живо выбирал из общей почты… Кое-что из этих писем и телеграмм пошло в папку с ботиночными тесемками».

Как видим даже из этого абзаца, все соответствует нормам следствия: сбор информации, опрос свидетелей, даже привлечение экспертов («по части коммерческих тайн»). Разумеется, и следствие описывается пародийно:

«…Скумбриевич попытался взять курс на берег, но Остап отрезал ему дорогу и погнал в открытое море. Затем голоса усилились, и стали слышны отдельные слова: „Интенсивник“, „А кто брал? Папа римский брал?“, „При чем тут я?“

Берлага давно уже переступал босыми пятками, оттискивая на мокром песке индейские следы. Наконец с моря донесся крик:

— Можно пускать!

Балаганов спустил в море бухгалтера, который с необыкновенной быстротой поплыл по-собачьи, колотя воду руками и ногами. При виде Берлаги Егор Скумбриевич в страхе окунулся с головой.

Первым вернулся Берлага. Он присел на корточки, вынул из кармана брюк носовой платок и, вытирая лицо, сказал:

— Сознался наш Скумбриевич! Очной ставки не выдержал».

«…Дверь полыхаевского кабинета задрожала, отворилась и оттуда лениво вышел Остап Бендер… Вслед за ним из-под живительной тени пальм и сикомор вынырнул Полыхаев… Он побежал за Остапом, позорно улыбаясь и выгибая стан.

— Что же будет? — бормотал он, забегая то с одной, то с другой стороны. — Ведь я не погибну? Ну, скажите же, золотой мой, серебряный, я не погибну? Я могу быть спокоен?

<…>

— Полное спокойствие может дать человеку только страховой полис, — ответил Остап, не замедляя хода. — Так вам скажет любой агент по страхованию жизни. Лично мне вы больше не нужны. Вот государство, оно, вероятно, скоро вами заинтересуется».

Все идет, как того и требует детектив, — вплоть до финала (финала расследования — не финала романа), когда наш сыщик припирает преступника к стенке неопровержимыми доказательствами. Противник поначалу, как и положено, отвергает предъявляемые обвинения:

«— Тысячу раз я вам повторял, — произнес Корейко, сдерживаясь, — что никаких миллионов у меня нет и не было».

Но любопытство — то самое любопытство, которое и в «настоящих» классических детективах заставляет преступника сидеть до конца и при посторонних выслушивать разоблачения Эркюля Пуаро или Ниро Вульфа, — овладевает и подпольным миллионером (на самом деле любопытство в данном случае — синоним уже упомянутого ранее страха):

«Корейко склонился над столом и прочел на папке: „Дело Александра Ивановича Корейко. Начато 25 июня 1930 г. Окончено 10 августа 1930 г.“.

— Какая чепуха! — сказал он, разводя руками. — Что за несчастье такое! То вы приходили ко мне с какими-то деньгами, теперь дело выдумали. Просто смешно…

<…>

Александр Иванович взглянул на первую страницу дела и, увидев наклеенную на ней собственную фотографию, неприятно улыбнулся и сказал:

— Что-то не пойму, чего вы от меня хотите? Посмотреть разве из любопытства».

Ну а далее мы становимся свидетелями блистательной речи Бендера и полного изобличения преступника. И вдруг…

«Увлекшийся Остап повернулся к Александру Ивановичу и указал на него пальцем. Но эффектно описать рукой плавную дугу, как это делывали присяжные поверенные, ему не удалось. Подзащитный неожиданно захватил его руку на лету и молча стал ее выкручивать. В то же время г. подзащитный другой рукой вознамерился вцепиться в горло г. присяжного поверенного. С полминуты противники ломали друг друга, дрожа от напряжения».

Даже этот эпизод заставляет нас вспомнить о той парочке, которую явно пародирует «Золотой теленок», — о Холмсе и Мориарти:

«Мориарти шел за мной по пятам. Дойдя до конца тропинки, я остановился: дальше идти было некуда. Он не вынул никакого оружия, но бросился ко мне и обхватил меня своими длинными руками. Он знал, что его песенка спета, и хотел только одного — отомстить мне. Не выпуская друг друга, мы стояли, шатаясь, на краю обрыва»[35]. (А. Конан Дойл «Пустой дом».)

5. Метаморфозы прототипа

Относительно прототипов персонажей Ильфа и Петрова, особенно главного героя, существует несколько версий. В некоторых статьях прототипом Бендера называют, например, Валентина Катаева. Сам же Катаев указывает на другого человека — в романе «Алмазный мой венец»:

«Брат футуриста был Остап, внешность которого соавторы сохранили в своем романе почти в полной неприкосновенности: атлетическое сложение и романтический, чисто черноморский характер. Он не имел никакого отношения к литературе и служил в уголовном розыске по борьбе с бандитизмом, принявшим угрожающие размеры. Он был блестящим оперативным работником»[36].

Речь идет о некоем Осипе (не Остапе) Беньяминовиче Шоре. Осип Шор служил агентом (то есть сыщиком) одесского уголовного розыска, в котором определенное время работал и Евгений Петров. Футурист, упоминаемый Катаевым, — Анатолий (Натан) Фиолетов. Он был убит налетчиками, согласно Катаеву — по ошибке: его приняли за брата. На самом деле Анатолий Фиолетов и сам служил в уголовном розыске, причем был он старшим братом Осипа, так что скорее всего никакой ошибки не было. Вот как об этом случае рассказывал много лет спустя сам Осип Шор:

«— О брате как о поэте вряд ли я могу вам что-нибудь сообщить, а вот обстоятельства его смерти я до сих пор помню во всех деталях.

Дело в том, что после уголовного розыска Анатолий вернулся… в уголовный розыск. Он все время ощущал потребность в острых действиях, в смене впечатлений. Это помогало ему писать стихи. В это время И. В. Шерешевский там уже не работал, поэтому он об этом, естественно, ничего не знал.

Днем 14 ноября 1918 года Анатолий и агент угрозыска Войцеховский были на задании в районе Толкучего рынка. Возвращаясь, они зашли позвонить по телефону в мастерскую, которая помещалась на Большой Арнаутской в доме № 100. Следом за ними туда вошли двое неизвестных. Один из них подбежал к Анатолию. Анатолий сделал попытку вынуть из кармана пистолет, но незнакомец, который стоял в стороне, опередил его. Пуля догнала и Войцеховского, опытного старого работника, хоть он и попытался выскочить из мастерской.

Как потом удалось выяснить, за Анатолием и Войцеховским неизвестные следили еще на толкучке и, воспользовавшись тем, что они вошли в небольшое помещение, свели счеты с сотрудниками уголовного розыска»[37].

вернуться

35

Перевод Деборы Лившиц.

вернуться

36

Валентин Катаев. Алмазный мой венец. — М.: АСТ-Пресс, 1994.

вернуться

37

В кн.: Анатолий Фиолетов. О лошадях простого звания. — Одесса: Друк, 2000.

Так или иначе, пусть не единственным, но одним из прототипов Остапа Бендера Осип Шор вполне мог быть. А этот выбор и, разумеется, долитературная профессия одного из авторов вполне могли повлиять на жанровые особенности бессмертной дилогии. Жизнь Осипа Шора была пестрой и многообразной, исполненной авантюрами и рискованными приключениями. Сегодня, правда, уже трудно отличить подлинные события от разнообразных фантазий и выдумок, а сам он никаких воспоминаний не оставил. Доподлинно известно, что Осип Шор родился в Никополе, гимназию окончил в Одессе, пытался получить высшее образование, но помешала Октябрьская революция. Далее — Одесса, в которой он в конце концов и стал сыщиком. Агентом уголовного розыска. И если Осип Шор был одним из прототипов Остапа Бендера, то, возможно, детективную окраску дилогии (в первом романе менее выраженную, во втором — совершенно отчетливую) вызвала именно эта его профессия. Насколько можно понять из скудных сведений об Осипе Шоре (еще раз обращаю внимание читателей на то, что большая часть его похождений, ныне переписываемая одними авторами у других, вымышлена и не заслуживает доверия), убийство брата рассекло его жизнь на две части. Он уволился из уголовного розыска. О дальнейшей жизни этого человека ходит не меньше легенд.

А жизнь его литературного отражения тоже разрезана на две части — бритвою сумасшедшего уездного «предводителя команчей». Смерть превращает веселого авантюриста и уголовника в частного детектива. Остап Бендер, зарезанный Ипполитом Матвеевичем Воробьяниновым в финале «Двенадцати стульев», не в переносном, а в прямом смысле воскресает в «Золотом теленке» — только уже в новой ипостаси:

«Балаганов хотел было пошутить… но, подняв глаза на Остапа, сразу осекся. Перед ним сидел атлет с точеным, словно выбитым на монете, лицом. Смуглое горло перерезал хрупкий вишневый шрам. Глаза сверкали грозным весельем…»

И в другом месте:

«Был такой взбалмошный старик, из хорошей семьи, бывший предводитель дворянства, он же регистратор ЗАГСа, Киса Воробьянинов. Мы с ним на паях искали счастья на сумму в сто пятьдесят тысяч рублей. И вот перед самым размежеванием добытой суммы глупый предводитель полоснул меня бритвой по шее. Ах, как это было пошло, Корейко!»

Наверное, первые читатели второго романа знаменитой дилогии были изрядно удивлены воскресением героя. Если бы не пояснения в тексте насчет усилий хирургов, спасших зарезанного искателя бриллиантов мадам Петуховой, впору было бы считать «Золотой теленок» настоящей советской готикой, а гроссмейстера О. Бендера — воплощением потусторонних сил, неумолимо преследующих грешника Корейко. Что, кстати, не лишено некоторых оснований.

Образ сыщика в детективе представляет собою как бы реализацию страхов и надежд прочих персонажей. Надежд тех, кто служит жертвой (или потенциальной жертвой) преступника, и страхов собственно преступников. Очень ярко это показано, например, в рассказах Агаты Кристи под общим названием «Загадочный мистер Кин».

Если «предысторию» охоты на подпольного миллионера, занимающую лишь первые четыре главы романа, рассматривать как своеобразный пролог, то в Черноморске Бендер появляется только после того, как читателю уже явлен гражданин Корейко:

«К утру побелевший от бессонницы Александр Иванович забрел на окраину города. Когда он проходил по Бессарабской улице, ему послышались звуки матчиша. Удивленный, он остановился.

Навстречу ему, оттуда, где кончается улица и начинается поле, спускался с горы большой желтый автомобиль. За рулем, согнувшись, сидел усталый шофер в хромовой тужурке. Рядом с ним дремал широкоплечий малый, свесив набок голову в стетсоновской шляпе с дырочками. На заднем сиденье развалились еще двое пассажиров: пожарный в полной выходной форме и атлетически сложенный мужчина в морской фуражке с белым верхом».

Непреходящий страх перед «соглядатаем с цинковой мордой», которым охвачен Александр Корейко, в конце концов обретает материальное воплощение — правда, это не «цинковая морда», а атлет «в морской фуражке с белым верхом». И уже через несколько страниц начинается увлекательнейшая история противостояния Великого Преступника и Великого Сыщика. Которая завершается, как того и требует жанр, победой последнего.

Но «Золотой теленок» не детектив. Поэтому после финала «сыщицкой» линии следует еще один финал — собственно романа:

«Он опомнился на льду, с расквашенной мордой, с одним сапогом на ноге, без шубы, без портсигаров, украшенных надписями, без коллекций часов, без блюда, без валюты, без креста и брильянтов, без миллиона.

<…>

Великий комбинатор тупо посмотрел на остатки своего богатства и продолжал двигаться дальше, скользя в ледяных ямках и кривясь от боли.

Долгий и сильный пушечной полноты удар вызвал колебание ледяной поверхности. Напропалую дул теплый ветер. Бендер посмотрел под ноги и увидел на льду большую зеленую трещину. Ледяное плато, на котором он находился, качнулось и стало лезть под воду».

Nota bene

Если попытаться проследить родство Остапа Бендера не с реальными прототипами (что чрезвычайно сложно), а с другими литературными героями, то, вне всякого сомнения, таковых окажется немало. Причем среди них будут не только сыщики. В этой толпе литературных родственников можно разглядеть и «двоюродного дядю» Шерлока Холмса, и прапрапрадеда с материнской стороны — «турецкоподданного» Ходжу Насреддина (в данном случае я имею в виду реальное турецкое происхождение Насреддина, а не тот иносказательный смысл, который вкладывали в слово «турецкоподданный» Ильф и Петров[38]).

Впрочем, тут мы опять выходим не только на фольклорного и литературного персонажа, но и на реального человека, жившего давным-давно. Да-да, не удивляйтесь: героя многочисленных анекдотов, распространенных по всему мусульманскому миру, от Мавритании на востоке до Индонезии на западе, вовсе не следует считать исключительно плодом народного творчества.

Впрочем, он не единственный: вспомним Василия Ивановича Чапаева или даже Владимира Ильича Ленина. Кстати, образ первого прошел эволюцию, сходную с эволюцией Ходжи Насреддина: реальный человек стал героем литературного (и кинематографического) произведения, затем попал в анекдоты, а потом, на новом этапе, вновь оказался героем литературным («Чапаев и Пустота» Виктора Пелевина), но уже несущим черты фольклорного, анекдотического героя.

Образ Насреддина в замечательных книгах Бориса Привалова и Леонида Соловьева точно так же представляет собой развитие фольклорного персонажа, мало похожего на своего реального прототипа, который жил почти семьсот лет назад.

Подлинный Насреддин был учителем (а возможно, еще и судьей), очень образованным и очень веселым человеком. Он родился в 1208 году (605 году Хиджры) в селении Хорту, близ города Эскишехир, а умер в 1284 году (683 году Хиджры) в городе Акшехир, в возрасте семидесяти шести лет. Его могила находится в Акшехире. На надгробии, правда, фигурирует дата «386 год Хиджры», а это означает 993 год по христианскому календарю. Говорят, будто дату на могиле нужно читать наоборот: не 386, а 683.

Скорее всего эта могила имеет такое же отношение к подлинному Ходже Насреддину, как, например, «камера» в замке Иф к Эдмону Дантесу. Да и вряд ли при жизни почтенному Насреддину пришлось испытать хотя бы сотую долю тех приключений, которые приписывала ему народная молва в течение столетий. Но что-то же, наверное, было! Просто так стать героем анекдотов обыкновенному человеку нелегко. Нужно обладать многими качествами, сумма которых встречается не так часто. Некоторые из этих качеств остроумного и находчивого турецкого судьи — достопочтенного Ходжи Насреддина — перешли к дальнему потомку вместе с «турецким подданством». Если вспомнить, как Бендер лечил от кошмарных снов Хворобьева или как, по его же словам, ему довелось побывать в роли Христа и даже накормить пятью хлебами пять тысяч страждущих, если вспомнить религиозный диспут с ксендзами, родство это вспоминается почти сразу.

вернуться

38

См. «Комментарий» Д. Фельдмана и М. Одесского (Илья Ильф, Евгений Петров. Двенадцать стульев. Первый полный вариант романа. — М.: Вагриус, 1997): «Ссылка на турецкое подданство отца [Бендера] не воспринималась современниками в качестве однозначного указания на этническую принадлежность героя. Скорее тут видели намек на то, что отец Бендера жил в южнорусском портовом городе, вероятнее всего — Одессе, где многие коммерсанты, обычно евреи, принимали турецкое подданство, дабы дети их могли обойти ряд дискриминационных законоположений, связанных с конфессиональной принадлежностью, и заодно получить основания для освобождения от воинской повинности». (Прим. ред.)

А еще, как мне кажется, Остап-Сулейман-Берта-Мария-Бендер-бей вполне может претендовать на пусть и дальнее, но все же, родство с Карлом Фридрихом Иеронимом фрайхерром фон Мюнхгаузеном, великим выдумщиком и просто веселым, остроумным и никогда не унывавшим человеком.

https://www.litmir.me/bd/?b=173899

Этот факт является главной причиной расхождения в восприятии фильма "Место встре-

чи изменить нельзя" и романа "Эра милосердия", бывшего его основой. Потому что в романе о

Жеглове говорится следующее:

– Жеглов комсомолец? – удивился я.

– Конечно! Правда, ему уже двадцать шестой год... Скоро будем его рекомендовать

кандидатом партии 2 .

Интересно, что в случае с главным героем (а в книге к тому же рассказчиком) – Влади-

миром Шараповым – такого не произошло: Владимиру Конкину, когда он сыграл двадцати-

двухлетнего Шарапова, было немногим больше, чем его герою, – двадцать восемь лет. Но эта

явно заметная разница в возрасте персонажей, внезапно появившаяся в фильме, существенно

изменила подоплеку отношений Шарапова и Жеглова, вернее, читательское восприятие этой

подоплеки.

Причем самым неожиданным и очень важным образом.

А в первую очередь изменилась кинематографическая биография Глеба Жеглова – по

сравнению с биографией романной. Причем, что интересно, биография, не рассказанная авто-

рами, а угадывающаяся за героем (или героями). Ярчайшая личность Владимира Высоцкого со-

вершенно поглотила личность придуманного писателями (и режиссером, кстати) персонажа.

Высоцкий никогда не был "просто актером", потому и фильм и – опосредованно – роман – ста-

ли, как теперь говорят, культовыми. Не просто детективом из жизни послевоенной милиции.

Фильм проявил те черты книги, о которых, возможно, читатели не догадывались – в относи-

тельно краткий, но все же достаточно значительный временной промежуток между первой пуб-

ликацией (1975) и экранизацией (1979).

Но прежде вспомним, о чем рассказывает роман Аркадия и Георгия Вайнеров "Эра ми-

лосердия". И, кстати, "Место встречи изменить нельзя" – название не только фильма, но и пер-

воначального, журнального варианта романа. Именно под названием "Место встречи изменить

нельзя" роман Вайнеров о соперничестве двух МУРовских оперов, Глеба Жеглова и Владимира

Шарапова, впервые увидел свет на страницах журнала "Смена" в 1975 году 3 .

Пестрая лента и черная кошка

Фронтовой разведчик, молодой лейтенант, вернувшись после войны в Москву, получает

от райкома комсомола направление на службу в уголовный розыск – знаменитый МУР, на Пет-

ровку, 38. Здесь он попадает под начало более опытного сотрудника и начинает свою карьеру с

1 О символике и художественных решениях фильма см. также: Карасев Л. Рука сюжета – "Новый мир", 2011, № 11.

2 Вайнер Аркадий, Вайнер Георгий. Эра милосердия. – В кн.: Вайнер А., Вайнер Г. Место встречи изменить нельзя. М., "Экс-

мо", 1993, стр. 158.

3 Вайнер А., Вайнер Г. Место встречи изменить нельзя. – "Смена", 1975, №№ 15–22, 24.

участия в расследовании убийства молодой женщины и одновременно – противостояния банде

грабителей, терроризирующих послевоенную столицу. По ходу сюжета перед нами проходят

картины жизни послевоенной Москвы – в том числе жуликоватых хозяйственников, профес-

сиональных уголовников, театральной богемы.

В конце концов дело завершается победой оперативников, причем важную роль сыграло

успешное внедрение бывшего фронтовика в уголовную среду, под чужим именем...

Нет, перед вами отнюдь не краткое изложение сюжета "Эры милосердия" (а похоже,

правда?). Собственно, я решил немного помистифицировать, и внимательный читатель, навер-

ное, это понял. Потому хотя бы, что в романе Вайнеров бывший разведчик, ставший опером

МУРа, Владимир Шарапов, имеет звание старший лейтенант. А я пишу о лейтенанте. О лейте-

нанте Сергее Коршунове, главном герое детективной повесга Аркадия Адамова "Дело „пестрых" 4 :

Ранней весной демобилизованный офицер комсомолец Сергей Коршунов возвращался

домой из Германии.

Именно так развивается сюжет повести, которую принято считать первым советским

милицейским детективом. Действительно, она вышла на заре хрущевской "оттепели", в 1956

году, сначала в журнале "Юность", затем, в том же году, отдельным изданием – в "Молодой

гвардии". До войны, правда, были попытки, более или менее успешные; что до послевоенных,

то тут первенство за военными приключениями и "шпионскими" романами.

Вот о старшем товарище Коршунова, ставшем его наставником:

Гаранин был на четыре года старше Сергея. Он родился на Урале, вечернюю школу

окончил уже в Москве, работая у мартена на "Серпе и молоте". Войну Костя провел на броне-

поезде, в глубине души полагая, что для него, металлурга, на фронте нет более подходящего

места. Возвратившись в Москву через год после победы, он мечтал снова стать к мартену, но

райком партии рассудил иначе, и коммунист Гаранин пришел в уголовный розыск 5 .

А вот знаменитый Глеб Жеглов из "Эры милосердия":

Я как-то и не задумывался над тем, что Жеглову всего на три года больше, чем мне . 6

Правда, насчет пребывания на фронте прямо не сказано. Но... "Жеглов привинтил свой

орден Красной Звезды, значки отличника милиции, парашютиста и еще какую-то ерунду " 7 .

Личным оружием у Жеглова был парабеллум-люгер:

Жеглов... высунулся наружу, и его длинноствольный парабеллум качался в такт прыж-

кам машины... 8

Официально этот пистолет не стоял на вооружении в СССР, но в годы Великой Отечест-

венной войны много люгеров досталось бойцам Красной армии в качестве трофеев. Иногда, в

послевоенное время, люгеры использовались в качестве наградного оружия.

Конечно, орден Красной Звезды Жеглов мог получить и не на войне, а за какую-то серь-

езную операцию в тылу, которую проводил МУР. Правда, боевые ордена работникам тыла, да-

же за подвиги, давали неохотно. И, учитывая сочетание с не самым распространенным личным

оружием, можно предположить, что старший оперуполномоченный МУРа Глеб Жеглов какое-

то время воевал на фронте. Возможно, он, как многие московские милиционеры, был зачислен в

народное ополчение и отправился оборонять столицу в особо тяжкое, критическое время – осе-

нью 1941 года. Когда же немцев отбросили от столицы, вернулся в уголовный розыск.

Дальнейшая судьба Сергея Коршунова и Владимира Шарапова так же схожа. В романе

Адамова "Круги на воде" и последующих произведениях главным героем серии становится ин-

спектор угрозыска Лосев, который говорит о подполковнике Коршунове как своем учителе:

4 Адамов Аркадий. Дело "пестрых". М., "Молодая гвардия", 1956, стр. 3.

5 Там же, стр. 16.

6 Вайнер А., Вайнер Г. Место встречи изменить нельзя, 1993, стр. 158.

7 Там же, стр. 184.

8 Там же, стр. 239.

Мне становится удивительно легко и уверенно на душе. Я уже кажусь самому себе эда-

ким асом розыска, эдаким Meгрэ, черт возьми, для которого нет тайн, с которым советуется на

равных Кузьмич, а полковник Коршунов (курсив мой – Д.К.) из министерства, мой и Игоря дав-

ний кумир, приглашает меня к себе в помощники, инспектором по особо важным делам 9 .

В романе Вайнеров "Ощупью в полдень" и последующих произведениях у главного ге-

роя, инспектора угрозыска Тихонова, учитель и начальник – подполковник (затем полковник и

даже генерал) Владимир Шарапов:

Я пошел к Шарапову (курсив мой – Д.К.). Как было бы хорошо, окажись он на месте, мне

так был нужен чей-то разумный совет ! 10

Принципиальная же разница – порядок написания книг. Адамов пишет последовательно,

его герой от книги к книге становится старше, читатель оказывается свидетелем этого процесса.

Не то у Вайнеров: в первых произведениях Шарапов предстает перед читателями опытным опе-

ративником и следователем и лишь в последнем романе 11 цикла мы узнаем о начале его пути.

II эта разница отнюдь не случайна. Она говорит о том, что Вайнеры вполне сознательно,

фактически уже в финале своей эпопеи о советской милиции, отсылают читателей к повести

Адамова – первому советскому детективу.

Да и странно было бы подозревать прославленных писателей в плагиате по отношению к

предшественнику и старшему товарищу, создателю детективного жанра в советской литерату-

ре, к которому Аркадий и Георгий Вайнеры относились с величайшим уважением. Уж чего-

чего, а блистательной сюжетной фантазии братьям Вайнерам занимать вряд ли было нужно.

Все равно что предположить, например, заимствование А. и Б. Стругацкими какого-

нибудь сюжета у А.П. Казанцева. Ту же "Полярную мечту", к примеру.

Такое можно было бы предположить, если б мы имели дело с начинающими авторами, –

подражали мэтру. Но тут-то мэтры, мастера и знатоки. Откуда же и почему появилось это уди-

вительное сходство "Дела „пестрых"" и "Эры милосердия"?

Нет, сходство двух книг, написанных с интервалом в двадцать лет, вовсе не связано со

слепым заимствованием. Смысл этого сходства куда глубже, сложнее и важнее – не только для

конкретной книги А. и Г. Вайнеров, но и – шире – для всего жанра в целом.

II это еще одна загадка популярного произведения.

"Воронья слободка" послевоенной Москвы

При первом же прочтении романа Вайнеров я обратил внимание на удивительную осо-

бенность. Некоторые детали меня просто поразили. Причем детали, казалось бы, не главные,

второстепенные.

На кухне огромной коммунальной квартиры оказался только один человек — Михаил

Михайлович Бомзе (курсив мой – Д.К.). Он сидел на колченогом табурете у своего стола – а на

кухне их было девять – и ел вареную картошку с луком. Отправлял в рот кусок белой рассып-

чатой картошки, осторожно макал в солонку четвертушку луковицы, внимательно рассматри-

вал (курсив мой – Д.К.) ее прищуренными близорукими глазами, будто хотел убедиться, что

ничего с луковицей от соли не произошло, и неспешно с хрустом разжевывал ее. Он взглянул

на меня также рассеянно-задумчиво, как смотрел на лук, и предложил:

– Володя, если хотите, я угощу вас луком – в нем есть витамины, фитонциды, острота и

общественный вызов, то есть все, чего нет в моей жизни . 12

Бог мой, ну зачем, зачем в милицейском детективе, написанном уже на излете существо-

вания СССР, вдруг появляются отсылки к знаменитой сатирической дилогии Ильи Ильфа и Ев-

9 Адамов А. Петля.

– В кн.: Адамов А. Инспектор Лосев. М., "Дрофа", 1994, стр. 237.

10 Вайнер А., Вайнер Г. Место встречи изменить нельзя, 1993, стр. 404.

11 Формально "Эра милосердия" – предпоследний роман (1976). Последний из условного цикла – "Лекарство для Несмеяны"

("Лекарство пропго страха", 1978). Спустя 8 лет, в 1986 вышла еще маленькая повесть "Завещание Колумба", она же "Теле-

грамма с того света". Но в ней Вайнеры сделали Тихонова фактически – частным сыщиком.

12 Вайнер А., Вайнер Г. Место встречи изменить нельзя, 1993, стр. 17.

гения Петрова?! А ведь достаточно сравнить приведенную выше цитату с соответствующим

фрагментом из "Золотого теленка".

Из планового отдела вышел служащий благороднейшей наружности. Молодая округлая

борода висела на его бледном ласковом лице. В руке он держал холодную котлету, которую то

и дело подносил ко рту, каждый раз разглядев ее внимательно (курсив мой – Д. К.). В этом за-

нятии служащему с благороднейшей наружностью чуть не помешал Балаганов, желавший уз-

нать, на каком этаже находится финсчетный отдел.

– Разве вы не видите, товарищ, что я закусываю? – сказал служащий, с негодованием

отвернувшись от Балаганова...

<...>

... И, не обращая больше внимания на молочных братьев, погрузился в разглядывание

последнего кусочка котлеты. Осмотрев его со всех сторон самым тщательным образом и даже

понюхав на прощанье, служащий отправил его в рот, выпятил грудь, сбросил с пиджака крошки

и медленно подошел к другому служащему у дверей своего отдела.

– Ну, что, – спросил он, оглянувшись, – как самочувствие?

– Лучше б не спрашивали, товарищ Бомзе... 13 (курсив мой – Д.К.)

Вообще Бомзе – фамилия очень редкая и старинная, это фамилия-аббревиатура, которая

расшифровывается как "бен Мордехай Зеэв ha-Леви" – "сын Мордехая-3еэва из рода Левитов".

Это я к тому, что тут никак не спишешь на то, что, дескать, взяли братья первую попавшуюся

фамилию. Такие фамилии первыми не попадаются – опять-таки по причине редкости. А бли-

жайший литературный источник – именно роман Ильфа и Петрова.

II это один лишь пример. Как видим, не только фамилии героев совпадают, но и привычки.

Зося Синицкая из "Золотого теленка" превратилась в Варю Синичкину, а свою "яблоч-

ную родинку", так умилявшую персонажей-мужчин в "Теленке", она уступила найденному в

романе Вайнеров ребенку.

Разумеется, речь не идет о буквальном и стопроцентном переносе. Тот же Бомзе у Вай-

неров, например, соединяет черты двух персонажей из романа Ильфа и Петрова и одного – из

"Двенадцата стульев":

В области ребусов, шарад, шарадоидов, лoгoгрифoв и загадочных картинок пошли но-

вые веяния. Работа по старинке вышла из моды. Секретари газетных и журнальных отделов...

не брали товара без идеологии. И пока великая страна шумела, пока строились тракторные за-

воды и создавались грандиозные зерновые фабрики, старик Синицкий, ребусник по профессии,

сидел в своей комнате и, уставив остекленевшие глаза в потолок, сочинял шараду на модное

слово "индустриализация" 14 .

Вот и Бомзе, уйдя из "Геркулеса", перейдя из одной книги в другую, освоил профессию,

сходную с профессией старика Синицкого:

Работа у Бомзе была необычная. До войны я вообще не мог понять, как такую ерунду

можно считать работой: Mихал Михалыч был профессиональный шутник. Он придумывал для

газет и журналов шутки, платили ему очень немного и весьма неаккуратно, но он не обижался,

снова и снова приносил свои шутки, а если они не нравились – забирал или переделывал . 15

А возможно профессию персонажа не из "Теленка", а из "Двенадцати стульев":

Шаляпин пел. Горький писал большой роман. Капабланка готовился к матчу с Алѐхи-

ным. Мельников рвал рекорды. Ассириец доводил штиблеты граждан до солнечного блеска.

Авессалом Изнуренков – острил.

Он никогда не острил бесцельно, ради красного словца. Он делал это по заданиям

юмористических журналов. На своих плечах он выносил ответственнейшие кампании, снабжал

темами для рисунков и фельетонов большинство московских сатирических журналов.

<...>

13 Ильф И., Петров Е. Золотой теленок. М., Текст, 2003, стр. 115.

14 Там же, стр. 98-99.

15 Вайнер А., Вайнер Г. Место встречи изменить нельзя, 1993, стр. 19.

После выхода журналов в свет остроты произносились с цирковой арены, перепечаты-

вались вечерними газетами без указания источника и преподносились публике с эстрады "ав-

торами-куплетистами".

Изнуренков умудрялся острить в тех областях, где, казалось, уже ничего смешного

нельзя было сказать 16 .

Ну да, в профессиональном шутнике Михал Михалыче Бомзе можно усмотреть и намек

на другого шутника, уже из нашего времени, Михал Михалыча Жванецкого, этакая легкая дру-

жеская подколка. Но и отсылка все к той же ’знаменитой книге (или книгам). Во всяком случае,

для анализа романа-загадки последнее – гораздо важнее.

... На кухню ввалилась Шурка Баранова со всеми пятью своими отпрысками, и сразу’

поднялся здесь невыразимый гвалт, суета, беготня, топот.. . 17

Мне почему-то видится здесь веселый намек на еще одного персонажа Ильфа и Петрова

– на Шуру Балаганова (Шура Баранова – Шура Балаганов), но это совершенно недоказуемо, так

что я готов отказаться от такого утверждения. Достаточно и приведенных выше, вполне види-

мых параллелей между двумя, столь, на первый взгляд, непохожими книгами. Вообще же па-

раллелей этих на самом деле много, они щедро разбросаны по тексту:

... в уголке черного мутного глаза застыла печаль, едкая, как неупавшая слеза 18 .

... уже вырвалась из очей Паниковского крупная слеза.. . 19

Интересно, что оба последних, слезливых персонажа – киевляне.

А водителю служебного автобуса Копырину придано неожиданное сходство с Адамом

Козлевичем. Соответственно, и автомобили обоих персонажей описываются в сходной манере.

Вот "лорен-дитрих" Адама Козлевича, с завлекательной надписью "Эх, прокачу!":

– Оригинальная конструкция, – сказал, наконец, один из них, – заря автомобилизма. Ви-

дите, Балаганов, что можно сделать из простой швейной машинки Зингера? Небольшое при-

способление – и получилась прелестная колхозная сноповязалка.

– Отойди! – угрюмо сказал Козлевич.

<...>

– Адам! – закричал он, покрывая скрежет мотора. – Как зовут вашу тележку?

– "Лорен-Дитрих", – ответил Козлевич.

– Ну, что это за название? Машина, как военный корабль, должна иметь собственное

имя. Ваш "Лорен-Дитрих" отличается замечательной скоростью и благородной красотой ли-

ний. Посему предлагаю присвоить машине название – Антилопа. Антилопа-Гну. <...>

Зеленая Антилопа, скрипя всеми своими частями, помчалась по внешнему’ проезду

Бульвара Молодых Дарований и вылетела на рыночную площадь..." (курсив мой – Д.К.) 20

А вот – "опель блитц" Копырпна из "Эры милосердия":

Во дворе около столовой стоял старый красно-голубой автобус с полуоблезшей надпи-

сью "милиция" на боку. Шесть-на-девять крикнул мне:

– Гляди, Шарапов, удивляйся: чудо века – самоходный автобус! Двигается без помощи

человека...

Водитель автобуса Копырин... <...> сказал мне доверительно:

– Эх, достать бы два баллона от "доджа", на задок поставить – цены бы "фердинанду"

не было.

– Какому "фердинанду’"? – спросил я серьезно. Копырин засмеялся:

– Да вот они, балбесы наши, окрестили машину, теперь уж и все так кличут.

<...>

16 Ильф И., Петров Е. Двенадцать стульев. М., Текст, 2004, стр. 228-229.

17 Вайнер А., Вайнер Г. Место встречи изменить нельзя, 1993, стр. 19.

18 Вайнер А., Вайнер Г. Место встречи изменить нельзя, стр. 18.

19 Ильф И., Петров Е. Золотой теленок, 2003, стр. 127.

20 Там же, стр. 43-46.

Копырин нажал ногой на педаль, стартер завыл... <...> И мотор наконец чихнул... заре-

вел громко и счастливо, заволок двор синим едучим угаром, и "фердинанд" тронулся, выполз

на Большой Каретный и взял курс на Садовую 21 ^.

Кстати, в том же "Золотом теленке" можно увидеть пародию на детектив. Остап Бендер

пытается применить "дедуктивный метод" Шерлока Холмса:

Они вошли в гогочущий, наполненный посетителями зал, и Балаганов повел Бендера в

угол, где за желтой перегородкой сидели Чеважевская, Корейко, Кукушкинд и Дрейфус. Бала-

ганов уже поднял руку, чтобы указать ею миллионера, когда Остап сердито шепнул:

– Вы бы еще закричали во всю глотку: "Вот он, богатей! Держите его!" Спокойствие. Я

угадаю сам. Который же из четырех?

Остап уселся на прохладный мраморный подоконник и, по-детски болтая ногами, при-

нялся рассуждать:

– Девушка не в счет. Остаются трое: красномордый подхалим с белыми глазами, стари-

чок-боровичок в железных очках и толстый барбос серьезнейшего вида. Старичка-боровичка я

с негодованием отметаю. Кроме ваты, которой он заткнул свои мохнатые уши, никаких ценно-

стей у него не имеется. Остаются двое: Барбос и белоглазый подхалим. Кто же из них Корей-

ко? Надо подумать.

Остап вытянул шею и стал сравнивать кандидатов. Он так быстро вертел головой,

словно следил за игрой в теннис, провожая взглядом каждый мяч.

– Знаете, бортмеханик, – сказал он наконец, – толстый барбос больше подходит к роли

подпольного миллионера, нежели белоглазый подхалим. Вы обратите внимание на тревожный

блеск в глазах барбоса. Ему не сидится на месте, ему не терпится, ему хочется поскорее по-

бежать домой и запустить свои лапы в пакеты с червонцами. Конечно, это он – собиратель ка-

ратов и долларов. Разве вы не видите, что эта толстая харя является не чем иным, как демо-

кратической комбинацией из лиц Шейлока, Скупого рыцаря и Гарпагона? А тот другой, бело-

глазый, просто ничтожество, советский мышонок. У него, конечно, есть состояние – 12 рублей в

сберкассе, и предел его ночных грез – покупка волосатого пальто с телячьим воротником. Это

не Корейко. Это мышь, которая...

Но тут полная блеска речь великого комбинатора была прервана мужественным криком,

который донесся из глубин финсчетного зала и, несомненно, принадлежал работнику, имею-

щему право кричать:

– Товарищ Корейко! Где же цифровые данные о задолженности нам Коммунотдела? То-

варищ Полыхаев срочно требует.

Остап толкнул Балаганов а ногой. Но барбос спокойно продолжал скрипеть пером. Его

лицо, носившее характернейшие черты Шейлока, Гарпагона и Скупого рыцаря, не дрогнуло.

Зато красномордый блондин с белыми глазами, это ничтожество, этот советский мышонок,

обуянный мечтою о пальто с телячьим воротником, проявил необыкновенное оживление. Он

хлопотливо застучал ящиками стола, схватил какую-то бумажонку и быстро побежал на зов 22 .

В случае же "Эры милосердия" мы видим обратную пародию, пародирующую (простите

за неизбежную тавтологию) пародию сатирическую. Разумеется, я имею в виду лишь некото-

рые элементы по преимуществу серьезного и весьма непростого романа.

Зачем же, для чего понадобилось Вайнерам вводить героев сатирического произведения

в качестве второстепенных, фоновых персонажей в милицейский детектив – вопрос непростой.

И ответ на него – тем более. Возможно, конечно, просто из литературного озорства ярких писа-

телей, отплативших Ильфу и Петрову за насмешки над любимым жанром той же монетой. Воз-

можно, чтобы вплести в ткань повествования ниточки, привязывающие "Эру милосердия" к оп-

ределенному культурному контексту.

Но, кажется мне, была еще одна причина.

Между "Золотым теленком" и "Эрой милосердия", словно черная дыра, словно непре-

одолимая пропасть, пролегла война. Страшная, жестокая война. II эти несколько персонажей из

довоенного произведения оказываются крохотными осколками безвозвратно ушедшего време-

21 Вайнер А., Вайнер Г. Место встречи изменить нельзя, 1993, стр. 21-22.

22 Ильф И., Петров Е. Золотой теленок, 2003, стр. 120-121.

ни. Чудом уцелевшие единички из великого множества забавных и колоритных фигур, вышед-

ших некогда из-под пера (из-под перьев) веселых друзей-писателей.

Киевские родственники Бомзе (или Паниковского) – где они?

В Бабьем Яру.

Пикейные жилеты, спорившие о мировой политике на улицах Черноморска (за которым

явственно проглядывает Одесса), все эти Валиадис, Фунт – где они? Дрейфус, старик Кукуш-

кинд из канувшего в Лету "Геркулеса" – где они?

Во рву Дольниского гетто под Одессой.

А молодые персонажи? Сколько из них могли пережить войну, сколько вернулись в род-

ные дома калеками?

Сын Бомзе (вайнеровского Бомзе) погиб в ополчении, под Москвой, в 1941 году.

Сына Бомзе – студента четвертого курса консерватории – убили под Москвой в октябре

сорок первого. Он играл на виолончели, был сильно близорук и в день стипендии приносил ма-

тери цветы 23 .

II нет больше озорства. Есть очень грустная и изящная отсылка к трагедии войны и Хо-

локоста. Обратная сторона пародии, ее изнанка – трагедия.

Его года – его богатство

Вот ведь какие неожиданные открытия можно сделать, зацепившись за одну лишь

странность – несовпадение кинематографического возраста с возрастом романным. Разумеется,

они, эта открытия, субъективны. Разумеется, я мог вычитать следы из "Золотого теленка", кото-

рые свидетельствуют просто о том, что писатели, без всяких задних мыслей, задействовали за-

стрявшие в памяти детали из "Теленка" и "Стульев" – ведь недаром сатирическая дилогия вхо-

дила в состав обязательного чтения для советского интеллигента, не зря цитатами из Ильфа и

Петрова сыпали направо и налево. Так что, может быть, случайность.

II сходство сюжетов и ситуаций из повести Аркадия Адамова и романа братьев Вайнеров

тоже можно объяснить случайностью. Застряла в памяти история, читанная два десятилетия на-

зад, легла на возникший замысел – вот и сходство.

Посмотрим же на третью загадку. Вернее – первую, с которой я начал все эти заметки.

Владимир Высоцкий в роли Глеба Жеглова. Может быть, и появление в фильме Высоцкого

случайность? По словам авторов романа и сценария, прочитав за одну ночь, еще в рукописи,

"Эру милосердия", Высоцкий следующим утром же пришел к ним:

"Я пришел застолбить Жеглова. <...> Вы же не делаете вид, что не знаете, что это –

сценарий гигантского многосерийного фильма, и Жеглова в этом фильме хотел бы играть я. И

вообще, так, как я, вам Жеглова никто не сыграет".

Мы тут, естественно, съехидничали и сказали: "А чего ты так уж... Неужели, например,

Сергей Шакуров сыграет хуже тебя?" Володя задумался... "Да... Сережка сыграет, как я". Но мы

на этом не угомонились и продолжали ехидничать. Я его спросил: "А Николай Губенко чем бы

хуже тебя сыграет?" Тут уже Высоцкий задумался всерьез – это при той быстроте, которая бы-

ла ему свойственна! Потом сказал: "М-да... Об этом я не подумал... Коля лучше меня сыграет...

Да вам-то лучше не надо, вам надо, как я его сыграю!" 24

Авторы просто поддразнивали Высоцкого. Впоследствии Георгий Вайнер рассказывал:

Роль писалась на Володю, и Володя с самого начала знал, что он любой ценой сыграет

эту роль. Проблема была в том, что Высоцкий был не экранный артист, его не пускали на теле-

видение никогда, и поэтому главная задача была пробить Высоцкого на роль. Это стоило ог-

ромной крови, и надо отдать должное Говорухину, что он, будучи товарищем Высоцкого, пошел

на риск закрытия картины, отстаивая именно кандидатуру Высоцкого перед всей этой чудо-

вищной оравой с телевидения. II это удалось сделать 25 .

23 Вайнер А., Вайнер Г. Место встречи изменить нельзя, 1993, стр. 18.

24 Вайнер Аркадий. Из фонограммы вечера братьев Вайнеров. Л, 1983.

25 Вайль Петр. Глеб Жеглов. Передача из цикла "Герои времени". Радио "Свобода".

Но любопытно тут другое. Названные в шутку "соперники" Высоцкого – Николай Гу-

бенко, Сергей Шакуров – всего лишь на три года моложе Высоцкого. А как же двадцатипяти-

летний романный Жеглов, "смуглый, волосы до синевы – черные, глаза веселые и злые, а плечи

в пиджаке не помещаются"? 26 Что же, выходит, авторы с самого начала, с момента замысла эк-

ранизации, планировали "состарить" своего героя? Предположение, что они внезапно забыли о

возрасте романного Жеглова, о том, что в книге ему всего лишь двадцать пять лет ("двадцать

шестой год"), что он комсомолец, я рассматривать не буду.

Высоцкий написал заготовки всех пяти песен, но, когда шли съемки на Одесской кино-

студии, он вдруг сказал: "Ребята, а ведь это неправильно, если я буду выступать как автор-

исполнитель. Мы тратим большие усилия, чтобы к десятой минуте первой серии зритель за-

был, что я Высоцкий. Я – Жеглов. А когда я запою свою песню, все труды пойдут прахом". Мы

скрепя сердце вынуждены были с ним согласиться 27 .

Но отдавая эту роль Высоцкому, написав ее в сценарии для него, авторы собственноруч-

но изменили акценты, первоначально сделанные ими в собственном произведении. II что же

получилось?

... Высоцкому в фильме – сорок лет. С небольшим хвостиком. Значит и Жеглову – тоже.

Время действия – 1945 год, только что закончилась война. Что же, выходит, он (Жеглов) родил-

ся до революции – между 1900 и 1904 годами, а значит, вполне мог оказаться... участником

Гражданской войны! Ведь Гражданская война закончилась, когда ему, в экранном его вопло-

щении, было уже то ли семнадцать, то ли даже двадцать лет, самый что ни на есть возраст для

службы в РККА! Со здоровьем у него как будто тоже все в порядке, значит и по медицинским

показателям не мог избежать призыва. А уж уклоняться от службы он никак не мог – уклониста, а

тем более дезертира, не взяли бы в органы рабоче-крестьянской милиции. Иметь сомнительную

биографию, болтаться где-то после окончания Гражданской войны и до вступления на службу в

МУР, тоже не мог, по той же причине. По характеру, по стремлению всегда и во всем быть пер-

вым, не мог он отираться где-то в задних рядах. II то сказать: во время действия романа он счи-

тается едва ли не лучшим оперативником, которого в уголовном мире "каждая собака знает" 28 ...

Что ж он в таком случае, всего лишь капитан? Проштрафился? Например, в 1937-38 го-

дах? Но нет, Вайнеры говорили, что их Жеглов – самый что ни на есть сталинский орел, из тех,

кто сажал, а не садился.

И, что для нас еще важнее, почему же он ни в одной книге братьев Вайнеров более не

появлялся – ни до "Эры милосердия", ни после? Даже не упоминался вскользь?

Вот она, загадка Глеба Жеглова. Третья загадка, если предыдущими двумя считать "слу-

чайное" сходство между романами Вайнеров и Адамова и разбросанные по тексту "случайные"

аллюзии на романы Ильфа и Петрова.

Или даже первая – учитывая ее значение: ведь присутствие этой загадки выводит преды-

дущие из категории случайного в категорию вполне осознанного.

Тогда – почему? Что дает сочетание этих трех загадок? Что должно было прояснить

(именно в романе, не фильме!) появление в экранизации Жеглова-Высоцкого? А даже и гипоте-

тическое появление в той же роли тоже немолодых Шакурова или Губенко? Для чего понадо-

билось так изменить биографию персонажа? А она, как видим, меняется кардинально.

Конец романа, рождение Героя

Г.Л. Олди (Дмитрий Громов и Олег Ладыженский) написали роман "Герой должен быть

один". Название этого романа обречено было немедленно превратиться в афоризм, даже для

тех, кто его не читал (если среди моих читателей таковые имеются – настоятельно рекомен-

дую): лапидарная формула вмещает в себя один из главных принципов литературы, растущей

из мифа, эпоса и фольклора.

26 Вайнер А., Вайнер Г. Место встречи изменить нельзя, 1993, стр. 16.

27 Ларина Юлия. Кто предал Глеба Жеглова. – "Московские новости", от 22.01.2003.

28 Он мог быть и из беспризорников, и трактовка этого образа Высоцким вполне укладывается в это предположение (прим. ред.).

Чтобы яснее представить себе связь этой максимы с романом Вайнеров, задумаемся над

вопросом: что такое детектив?

Вот что говорит по этому’ поводу’ один из классиков – Гилберт К. Честертон:

... герой или сыщик в этих детективных историях странствует по Лондону, одинокий и

свободный, как принц в волшебной сказке, и по ходу этого непредсказуемого путешествия слу-

чайный омнибус обретает первичные цвета сказочного корабля. Вечерние огни города начи-

нают светиться, как глаза бессчетных домовых – хранителей тайны (курсив везде мой – Д.К.),

пусть самой грубой, которая известна писателю, а читателю – нет . 29

А вот – более современное высказывание, американского писателя и филолога Джеймса Н. Фрэя:

Современный детективный роман является версией самого древнего предания на Зем-

ле – мифического сказания о скитаниях героя-воина 30 .

Таким образом, современные знатоки детектива сходятся в мысли, что Великий Сыщик

– главная фигура жанра – является сегодняшней ипостасью героя-воина. Воин из героического

эпоса, из героических мифов, из фольклорных легенд и преданий, которые, согласно В.Я.

Проппу, в большинстве представляют собой образно-сказочное осмысление архаичных обрядов

инициации юноши, превращения его в героя-вонна, в Героя, с большой буквы, – вот кто такой

герой сегодняшнего детективного произведения.

А Герой должен быть один.

От Дюпена из рассказов Эдгара По – и до Эркюля Пуаро из произведений Агаты Кристи:

Огюст Дюпен, Шерлок Холмс, патер Браун, Арсен Люпен, Нестор Бурма́ , – все они одиночки.

Они холостяки, или вдовцы, или старые девы, как мисс Марпл, или священники, давшие обет

безбрачия, – подобно патеру Брауну. В некоторых произведениях они так и вовсе покойники 31 .

Теперь попробуем вернуться к роману братьев Вайнеров – о чем он? Кроме того, что это

восстановленный с большей или меньшей (скорее меньшей) точностью рассказ о борьбе с уго-

ловниками в послевоенной Москве?

По всей видимости, "Эру милосердия" можно рассматривать и как ту самую "волшеб-

ную скажу'", о которой писал Честертон. И мы имеем в данном случае историю "инициации"

юного будущего героя – Володи Шарапова. Инициация символизировала, среди прочего, и

смерть – в художественном авторском тексте это не только смерть / чудесное избавление прота-

гониста, но и обрыв нитей, пришивающих его к "профанному". Такими нитями являются все

привязанности, составляющие личную жизнь героя. II поэтому:

Левченко поднял на меня глаза, и была в них тоска и боль.

Я шагнул к нему, чтобы сказать: ты мне жизнь спас, я сегодня же...

Левченко ткнул милиционера в грудь протянутыми руками, и тот упал. Левченко... бежал

прямо, не петляя, будто и мысли не допускал, что в него могут выстрелить.

<...>

Жеглов взял у конвойного милиционера винтовку и вскинул ее.

<...>

... Левченко нагнулся резко вперед, будто голова у него все тело перевесила или увидел

он на снегу что-то бесконечно интересное, самое интересное во всей его жизни, и хотел на бе-

гу присмотреться и так и вошел лицом в снег...

Я добежал до него, перевернул лицом вверх, глаза уже были прозрачно стеклянными. И

снег только один миг был от крови красным и сразу же становился черным. Я поднял голову –

рядом со мной стоял Жеглов.. . 32

Глеб Жеглов не только совершает ненаказуемое, но убийство беззащитного – он завер-

шает процесс инициации. Кто же он такой, этот странный персонаж, благодаря фильму ставший

29 Честертон Г.К. В защиту детективной литературы. Перевод с английского В. Воронина. – В кн.: Как сделать детектив. Сбор-

ник. Составитель А. Строев. М., "Радуга", 1992, стр. 17.

30 Фрэй Джеймс Н. Как написать гениальный детектив. Перевод с английского Вуль Н.А. М.: Амфора, 2005, стр. 14.

31 См. цикл фантастических детективов Г. Кука о сыщике Гаррете или "Лазарус" киевлянки Светланы Тараториной.

32 Вайнер А., Вайнер Г. Место встречи изменить не льзя, 1993, стр. 295.

еще "страньше и страныие"?! Что за странный и страшный наставник дан был авторами своему

герою – наверное, любимому герою, иначе он не кочевал бы из романа в роман?

Петр Вайль в уже цитировавшейся передаче радио "Свобода" о Жеглове и фильме "Ме-

сто встречи изменить нельзя" обронил очень интересное замечание – об одной из второстепен-

ных, казалось бы, фигур, однако на самом деле персонаже очень значимом, недаром именно его

высказывание дало название окончательной версии романа: о Михал Михалыче Бомзе:

– Ошибаетесь, молодые люди. Милосердие – это доброта и мудрость, это та форма су-

ществования, о которой я мечтаю, к которой все мы стремимся, в конце концов. Может быть,

кто знает, сейчас в бедности, скудости, в нищете, лишениях зарождается эпоха, да не эпоха –

эра милосердия. Именно эра милосердия.

Петр Вайль: Этот прекраснодушный манифест пришел из какого-то промежуточного

времени, не из 45-го и не из 79-го, а явно из 60-х, из эпохи, дорогой сердцу авторов. А вот Жег-

лов уже говорил иным языком, чем сосед Михал Михалыч. У него тоже своя идеология...

В том-то и дело, что, как мне кажется, и сосед Михал Михалыч, и собеседник его Глеб

Жеглов – пришли в роман (и фильм) из эпохи, "дорогой сердцу авторов". Михал Михалыч Бом-

зе говорит о милосердии, и тут возникает ассоциация, почти цитирование, с еще одним литера-

турным персонажем:

Хорошие дела делает хороший человек. Революция – это хорошее дело хороших людей.

<...>

Я хочу Интернационала добрых людей, я хочу, чтобы каждую душу взяли на учет и дали

бы ей паек по первой категории...

<...>

Гедали – основатель несбыточного Интернационала – ушел в синагогу молиться. 33

Михал Михалыч у Вайнеров мечтает о несбыточном – об "Эре милосердия", которая по-

кончит с уголовщиной и прочей несправедливостью, – точно так же, как бабелевский Гедали

мечтал об "Интернационале добрых людей".

В 60-х – а по-моему’, и в 70-х тоже – несбыточные свои, в сущности, мессианские, "по-

повские", по словам Жеглова, мечты старый еврей облекает в слова, привычные для времени:

"эра", "эпоха", "милосердие". В 20-х – 30-х тот же, в сущности, старый еврей говорит о том же,

но в словах, привычных для другого времени: "интернационал", "революция". Этот старый ев-

рей – он же вне времени, тут Петр Вайль, безусловно, прав.

Ну, а Глеб Жеглов, исполняющий при юном Шарапове функции шамана, ведущего об-

ряд инициации, кто он?

Прежде всего – он человек без прошлого, человек без будущего (ни в одной книге более

не упоминается). И в то же время словно бы из будущего.

Без будущего – из будущего.

Единственный наставник. Единственный настоящий учитель настоящего героя – в том

числе и на примере не только того, как надо, но и того, как не надо...

Сделав все необходимое, он должен исчезнуть – потому’ что Герой должен быть один и

в будущем. Второму в будущем места нет. Потому-то он не появляется в дальнейшем. И не

сможет появиться. Останется только один. Владимир Шарапов – майор (1967, "Часы для мисте-

ра Келли"), подполковник (1969, "Ощупью в полдень"), полковник (1972, "Гонки по вертика-

ли"), генерал (1978, "Лекарство против страха"). Глеб Жеглов исчезнет, его нет даже на втором

или третьем плане, даже в воспоминаниях персонажей он не упоминается.

Эта "фигура умолчания", это отсутствие столь колоритного персонажа весьма многозна-

чительно. Это отсутствие можно было бы опять счесть случайным (не многовато ли столь важ-

ных случайностей для одной книги?) – ну, не планировали писатели такого героя, а когда решили

рассказать о начале сыщицкой карьеры Шарапова, придумали и Жеглова – как антипода 34 .

33 Бабель И. Гедали – В кн.: Бабель И. Конармия. М. – Л., Государственное издательство, 1928, стр. 38 – 39.

34 Классический детектив как раз предполагает пару сыщиков – всезнайки и простака, который мог бы уводить читателя в сто-

рону и одновременно задавать уточняющие вопросы; от Холмса и Ватсона, Эркюля Пуаро и Гастингса до Илайджа Бейли и

Вот только как объяснить отсутствие его в романе, написанном после "Эры милосер-

дия"? Я ведь не случайно обратил ваше внимание на то, что "Эра милосердия" ("Место встречи

изменить нельзя") – не последний, а предпоследний роман милицейской эпопеи Вайнеров. По-

следним стал роман "Лекарство против страха" (он же "Лекарство для Несмеяны"), вышедший в

1978 году, через три года после публикации "Эры милосердия". В романе немало страниц уде-

лено состарившемуся и достигшему генеральского звания Владимиру Ивановичу Шарапову. II

вспоминает его ученик-рассказчик Стас Тихонов как раз о деле "Черной кошки". А ведь чита-

тель "Лекарства..." уже ’знает о том, что молодой Володя Шарапов – герой, внедрившийся в

страшную банду’. Но все-таки "Черную кошку’" прихлопнул Глеб Жеглов, руководивший всей

операцией. В предыдущих книгах о нем могли и не упоминать, поскольку Вайнеры еще не пла-

нировали писать "Эру милосердия". Но после знаменитого романа – что мешало хотя бы словом

обмолвиться о Глебе Жеглове?

Жеглов исчез. Из романа – и словно бы из жизни героя, главного героя. Ибо Герой дол-

жен быть один. Пока прошлое держит Шарапова, он не может стать Героем. II потому убийство

Левченко – это резкое, грубое и эффективное отсечение военной часта прошлого. Оно необхо-

димо, а значит необходим и Жеглов, чтобы завершить гештальт...

Когда вслед за убийством Левченко приходит известие о гибели Вари Синичкиной,

прошлое уходит окончательно.

Последние фразы "Эры милосердия" – отсылают уже не к прошлому, а к будущему.

... Я снял телефонную трубку. Долго грел в ладонях ее черное эбонитовое тельце, и гу-

док в ней звучал просительно и гулко. Медленно повернул диск аппарата до отказа – сначала

ноль, потом девятку, – коротко пискнуло в ухе, и звонкий девчачий голос ответил:

– Справочная служба...

Еще короткий миг я молчал – и снова передо мной возникло лицо Вари – и, прикрыв

глаза, потому что боль в сердце стала невыносимой, быстро сказал:

– Девушка, разыщите мне телефон родильного дома имени Грауэрмана ... 35

Роман оканчивается этой зыбкой надеждой, но читатель, до этого уже узнавший о пожи-

лом Шарапове из других книг, узнавший о семье генерала Владимира Ивановича Шарапова, –

он-то понимает: ничего не будет. Мальчишку-подкидыша Шарапов не найдет.

Потом, много позже, он женится, в его жизни появятся дочь и зять:

Он отворил дверь, и я чуть не расхохотался – так непривычен был его вид моему глазу,

намозоленному повседневным генеральским мундиром. На нем была пижамная куртка, старые

спортивные шаровары, шлепанцы, а поверх всего этого домашнего великолепия был он обвя-

зан очень симпатичным домашним фартучком. И я подумал, что... человеческая природа моего

генерала, безусловно, гораздо сильнее проявлялась вот сейчас, в фартуке, или четверть века

назад, когда он в ватнике и кирзачах, бритый наголо, внедрился в банду грабителей и убийц

"Черная кошка"...

<...>

Мы прошли на кухню, небольшую, всю в белом кафеле и цветном пластике польского

гарнитура.

– За этим гарнитуром моя старуха ходила год отмечаться, а дочь получила месяц назад

квартиру, прихожу к ним – стоит такой же столярный шедевр 36 .

Но ни в одном романе мы не увидим его семьи – подобно тому, как в сериале "Коломбо"

лейтенант часто поминает свою жену, но зритель ее так и не увидит. Потому у читателя-зрите

ля возникает иллюзия (а возможно, и не иллюзия вовсе), что ни жены Коломбо, ни семьи Ша-

робота Дэниэла Оливо ("Стальные пещеры" Айзека Азимова). Популярность романа и фильма, где действуют именно клас-

сическая пара напарников-антагонистов, чьи особенности оттеняют друг друга, как раз во многом и обусловлена наличием

такой пары Жеглов/Шарапов, другие романы Вайнеров, где действуют один Шарапов или его ученик Тихонов, оказались от-

нюдь не так популярны. К тому же основное отличие детектива от милицейского романа как раз и состоит в фигуре сыщика

– он аутсайдер и одиночка в классическом детективе и плоть от плота своей среды в милицейском романе; впрочем Стаса Ти-

хонова, ученика Шарапова, тоже постиг крах в личной жизни, посредством предательства любимой женщины (прим. ред.).

35 Вайнер А., Вайнер Г. Место встречи изменить нельзя, 1993, стр. 298.

36 Вайнер А., Вайнер Г. Лекарство против страха. – В кн.: Вайнер А., Вайнер Г. Место встречи изменить нельзя, 1993, стр. 478.

рапова в природе не существует, они придуманы самими сыщиками, это их игра – игра в нор-

мальную жизнь. И, возможно, тот факт, что в романе "Гонки по вертикали" (1974) упоминается

жена подполковника Шарапова Варвара, а через два года, в 1976-м, мы узнаем, что Варвара,

возлюбленная и невеста старшего лейтенанта Шарапова, погибла вскоре после их знакомства, –

указывает на то, что нету у Шарапова никакой семьи. Просто нафантазировал он себе теплый

семейный дом с женой Варварой, воскрешенной, живой. II рассказчик Тихонов эту фантазию,

эту скорбную игру поддерживает.

... Роман завершен. Завершен тремя этими утратами, тремя ударами: убийством фронто-

вого друга, гибелью первой любви, исчезновением едва обретенного сына, словом – тремя сим-

волами обычной жизни. Тут кстати вспомнить максиму из повести А. и Б. Стругацких "Стажеры":

– Жизнь дает человеку три радости, тезка. Друга, любовь и работу. Каждая из этих ра-

достей отдельно уже стоит многого. Но как редко они собираются вместе . 37

Первые две радости у Шарапова отняты. Осталась одна – работа. Нет, не случайно ни в

одной книге Вайнеров больше не появляется Жеглов, не случайно Говорухин не смог продол-

жить фильм (дело вовсе не в смерти Высоцкого). Ведь волею всесильного Сергея Лапина, пред-

седателя Гостелерадио СССР, финал истории изменили, он стал другим – сентиментальным и

неестественным (для жанра): Варя жива, ребенок найден, Шарапов счастлив. Фотография Вари

Синичкиной с траурного стенда переместилась в продовольственный склад, чтобы подсказать

ему выход из смертельно опасной ситуации, спасти его. Но...

Счастливый человек, имеющий столько привязок к миру сему, не может быть Великим

Сыщиком...

"Дело „пестрых"" и "Эра милосердия", волею судьбы (а возможно, по внезапному писа-

тельскому наитию, кто знает?) стали вехами, обозначившими начало и конец советского детек-

тива, альфой и омегой исчезнувшего жанра, закольцевали его историю.

II тем самым обрели совершенно особый смысл. Если бы можно было предположить у

братьев Вайнеров дар предвидения, я бы сказал, что они совершенно сознательно взяли сюжет

первого советского милицейского детектива и заполнили его иным содержанием, создав на его

основе зеркальное (именно зеркальное, не копию, нечто прямо противоположное) отражение –

последний советский милицейский детектив.

Словно для того, чтобы завершить историю советского милицейского детектива, подвес-

ти под ней, под этой историей жирную черту – уже навсегда.

37 Стругацкий А., Стругацкий Б. Стажеры. В кн.: Стругацкий А., Стругацкий Б. Стажеры. Второе нашествие марсиан.

М., "Молодая гвардия", 1968, с. 18

http://www.nm1925.ru/Archive/Journal6_201...

МАССОВЫЙ ПСИХОЗ

Вчера вечером в городе наблюдалось странное явление. В одиннадцать часов ночи, в продолжение пяти минут, у многих людей – число их пока не установлено, но, по имеющимся данным, оно превышает несколько тысяч человек – появилась навязчивая идея, вернее, навязчивый мотив известной песенки «Мой милый Августин». У отдельных лиц, страдающих нервным расстройством, подобные навязчивые идеи встречались и раньше. Необъяснимой особенностью настоящего случая является его массовый характер. Один из сотрудников нашей газеты сам оказался жертвой этого психоза. Вот как он описывает событие:

– Я сидел со своим приятелем, известным музыкальным критиком, в кафе. Критик, строгий ревнитель классической музыки, жаловался на падение музыкальных вкусов, на засорение музыкальных эстрад пошлыми джаз-бандами и фокстротами. С грустью говорил он о том, что все реже исполняют великих стариков: Бетховена, Моцарта, Баха. Я внимательно слушал его, кивая головой, – я сам поклонник классической музыки, – и вдруг с некоторым ужасом заметил, что мысленно напеваю мотив пошленькой песенки: «Мой милый Августин». «Что, если бы об этом узнал мой собеседник? – думал я. – С каким бы презрением он отвернулся от меня!..» Он продолжал говорить, но будто какая-то навязчивая мысль преследовала и его...От времени до времени он даже встряхивал головой, точно отгонял надоедливую муху.

Недоумение было написано на его лице. Наконец критик замолчал и стал ложечкой отбивать по стакану такт, и я был поражен, что удары ложечки в точности соответствовали такту песенки, проносившейся в моей голове. У меня вдруг мелькнула неожиданная догадка, но я еще не решался высказать ее, продолжая с удивлением следить за стуком ложечки.

Дальнейшие события ошеломили всех!

– Зуппе, «Поэт и крестьянин», – анонсировал дирижер, поднимая палочку.

Но оркестр вдруг заиграл «Мой милый Августин». Заиграл в том же темпе и в том же тоне... Я, критик и все сидевшие в ресторане поднялись как один человек и минуту стояли, будто пораженные столбняком. Потом вдруг все сразу заговорили, возбужденно замахали руками, глядя друг на друга в полном недоумении. Было очевидно, что эта навязчивая мелодия преследовала одновременно всех. Незнакомые люди спрашивали друг друга, и оказалось, что так оно и было. Это вызвало чрезвычайное возбуждение. Ровно через пять минут явление прекратилось.

По наведенным нами справкам, та же навязчивая мелодия охватила почти всех живущих вокруг Биржевой площади и Банковской улицы. Многие напевали мелодию вслух, в ужасе глядя друг на друга. Бывшие в опере рассказывают, что Фауст и Маргарита вместо дуэта «О, ночь любви» запели вдруг под аккомпанемент оркестра «Мой милый Августин». Несколько человек на этой почве сошли с ума и отвезены в психиатрическую лечебницу профессора Стравинского.

В свою очередь, победа «Августина» над другими мелодиями напоминает сцену из «Бесов»:

...Юлия Михайловна решительно прогнала было Лямшина, но в тот же вечер наши целою компанией привели его к ней, с известием, что он выдумал новую особенную штучку на фортепьяно, и уговорили ее лишь выслушать. Штучка в самом деле оказалась забавною, под смешным названием «Франко-прусская война». Начиналась она грозными звуками «Марсельезы»:

Qu'un sang impur abreuve nos sillons!

Слышался напыщенный вызов, упоение будущими победами. Но вдруг, вместе с мастерски варьированными тактами гимна, где-то сбоку, внизу, в уголку, но очень близко, послышались гаденькие звуки «Mein lieber Augustin».

«Марсельеза» не замечает их, «Марсельеза» на высшей точке упоения своим величием; но «Augustin» укрепляется, «Augustin» все нахальнее, и вот такты «Augustin» как-то неожиданно начинают совпадать с тактами «Марсельезы». Та начинает как бы сердиться; она замечает наконец «Augustin», она хочет сбросить ее, отогнать как навязчивую ничтожную муху, но «Mein lieber Augustin» уцепилась крепко; она весела и самоуверенна; она радостна и нахальна; и «Марсельеза» как-то вдруг ужасно глупеет: она уже не скрывает, что раздражена и обижена; это вопли негодования, это слезы и клятвы с простертыми к провидению руками:

Pas un pouce de notre terrain, pas une pierre de nos forteresses!

Но уже она принуждена петь с «Mein lieber Augustin» в один такт. Ее звуки как-то глупейшим образом переходят в «Augustin», она склоняется, погасает. Изредка лишь, прорывом, послышится опять «qu'un sang impur...», но тотчас же преобидно перескочит в гаденький вальс. Она смиряется совершенно: это Жюль Фавр, рыдающий на груди Бисмарка и отдающий всё, всё... Но тут уже свирепеет и «Augustin»: слышатся сиплые звуки, чувствуется безмерно выпитое пиво, бешенство самохвальства, требования миллиардов, тонких сигар, шампанского и заложников; «Augustin» переходит в неистовый рев... Франко-прусская война оканчивается.

У этой сцены есть свои источники, но речь сейчас о другом. «Августин» в «Бесах» превращается из пошлой мелодии в воинственную. Кажется, и эта эволюция получила отражение в романе Беляева:

Полосой через город прошла волна какого-то массового пятиминутного помешательства. Крайнее возбуждение охватило всех. И пунктом помешательства на этот раз было слово «война».

– Война, война до победы! Смерть врагам! – кричали мужчины, размахивая палками и зонтами, кричали женщины, старики и дети в необычайном задоре и нестройно пели национальные гимны. Лица всех были страшны. Казалось, эти люди уже опьянены кровью и видят перед собой смертельного врага. <…> Припадок безумия прошел так же внезапно, как и начался. Ошеломленные, потрясенные люди смотрели на избитых и раненых, на следы крови на земле, на свои истерзанные, растрепанные костюмы и волосы и не могли понять, что все это значит.

Комиссия, созданная для расследования причин массового помешательства людей на мотиве веселой песенки, скоро была преобразована в комитет общественного спасения.

Устали? Тогда музыкальная пауза (Mozart vs 007).

PS По наблюдению Р. фон Майдель (устное сообщение), в 20 веке «Марсельеза» оправится от поражений, нанесенных ей песенкой «Oh, du lieber Augustin» («Бесы» Достоевского) и гимном «Боже, Царя храни» (увертюра «1812 год» Чайковского), и победит в поединке с «Die Wacht am Rhein» («Casablanca»).

***

Не думаю — у Булгакова "массовому помешательству" подверглись только виновные (в том, что соглашались на все эксперименты над собой), а у Беляева — все подряд.

Я бы скорее произвел булгаковское хоровое пение от

В ответ на ..............................

мы, геркулесовцы, как один человек, ответим:

<--->

и) поголовным вступлением в ряды общества «Долой рутину с оперных подмостков»,

к) поголовным переходом на новый быт,

л) поголовным переводом делопроизводства на латинский алфавит.

А также всем, что понадобится впредь.

*

Признаться, не вполне понял. Смотрите. Перед нами три ситуации: (1) в романе "Властелин мира"; (2) в романе "Золотой теленок"; (3) в романе "Мастер и Маргарита".

Мои рассуждения:

В (1) группа людей, попавших в сферу действия гипноиндуктора, против своей воли одновременно исполняет одну и ту же песню. Некоторых из них увозят в психиатрическую лечебницу.

В (3) сотрудники одного учреждения, загипнотизированные нечистой силой, против своей воли одновременно исполняют одну и ту же песню. Всех увозят в психиатрическую лечебницу.

Мой вывод: ситуация (1) повлияла на (3).

Теперь Ваши рассуждения:

В (2) сотрудники одного учреждения изъявляют готовность к совместным действиям.

В (3) сотрудники одного учреждения совершают совместные действия.

Ваш вывод: ситуация (2) повлияла на (3), а ситуация (1) не повлияла на (3).

Так? Где, на Ваш взгляд, совпадений больше: в (1)→(3) или в (2)→(3)? И почему, если (2)→(3), то (1) не →(3)?

*

Как Вы круто закрученно сформулировали вопрос...

В (1)(3) совпадений, может быть, и больше, но они чисто внешние.

А в (2)(3) совпадает уже психология. Причем сотрудники в (2) не просто изъявляют готовность: В особенности смущал пункт о латинском алфавите и о поголовном вступлении в общество «Долой рутину с оперных подмостков». Однако все обернулось мирно. Скумбриевич, правда, размахнулся и организовал, кроме названного общества, еще и кружок «Долой Хованщину», но этим все дело и ограничилось. Т.е. формально они туда вступили.

Хотел еще сказать, что не уверен в прочтении Булгаковым беляевского романа, но полез в Сеть за подробностями и обнаружил, что Впервые сокращенный вариант романа с предисловием автора был опубликован в октябре — ноябре 1926 года в газете «Гудок». Так что, наверное, (1) всё-таки →(3), но и (2) тоже.

*

Ну, можно было бы добавить еще, что комментаторами "МиМ" отмечался параллелизм сцены в прозекторской ("Маргарита увидела отрезанную голову человека <...> живые, полные мысли и страдания глаза") с рассказом, позже романом "Голова профессора Доуэля" (где "голова внимательно и скорбно смотрела", "в глазах была жизнь, была мысль") — цит. по: Белобровцева И., Кульюс С. Роман Михаила Булгакова "Мастер и Маргарита": Опыт комментария. Таллин, 2004. С. 270; см. также с. 162-163.

Это к вопросу о возможном влиянии Беляева на "МиМ". Что же касается "Властелина мира", то в связи с "МиМ" обращу Ваше внимание еще на фаустианскую тему в нем, а именно, помимо цит. места (дуэт Фауста и Маргариты), на характеристику одной из собак Штирнера: "будто сам черт сидит в этом пуделе".

*

О МиМ и Голове проф. Д. писал С. Шаргородский в содержательной статье "Голова Берлиоза" (Солн. сплетение. № 7. 1999. С. 50-54)

*

Вашими стараниями, да. Параллель Доуэль-Берлиоз, кажется, первым предложил Б. Соколов — еще в 1989 г. в коммент. к изд-ю МиМ "Высш. шк." (С. 545). Затем — в кн. "Роман М. Булгакова МиМ: Очерки творч. истории" (М., 1991. С. 140) и в "Булг. энцикл." (М., 1996. С. 349-350). Ссылаясь на послед. публикацию, Шаргородский не приводит аргументацию Соколова и объявляет его параллель ложной — в пользу собственной: "Бальзамо" Дюма — МиМ. Должен сказать, что здесь я на стороне Соколова.

*

Гораздо трудней предположить, что булгаковсуий хор сослуживцев, грянувший в сотый раз «Славное море, священный Байкал», возник без оглядки на массовый психоз берлинцев, к собственному ужасу вдруг запевших в совершенно неподобающих для этого местах «Мой милый Августин» (Беляев, «Властелин мира»).

*

В КАКОМ-ТО СМЫСЛЕ ПОЗИТИВИСТ БЕЛЯЕВ И САМ «ЧУДО В РЕШЕТЕ», «ЧЕЛОВЕК-АМФИБИЯ»

Текст: Леонид Гиршович

Итак, в ящике моего стола снова заживо погребен роман. Мне не привыкать к летаргическим снам моих текстов. Не в издателя корм. Как говорит некий персонаж: «Слова понятны, а мысль тю-тю, утюкает». Бывает, что текст выдыхается прежде времени. Не наполняет собою заранее предназначенный объем до надлежащей упругости. Тогда вещь композиционно не может за себя постоять, тогда она – собачка на трех ножках из анекдота: «Жила-была собачка без одной передней ножки. Захотела пи-пи и упала». Все бывает...

Словом, в хрустальном гробу моего письменного стола десять без малого лет как почивает роман в двух частях с хвостиком эпилога. И книжный переплет ему только снится. В начале нового тысячелетия я напечатал первую часть в «NB» (выходил в Иерусалиме такой славный журнал, даже пристойно плативший своим авторам). Якобы через сколько-то лет после встречи этого самого тысячелетия, произойдет еще одна знаменательная встреча – Земли с Мессией, как астрономы с «особым цинизмом» нарекли небесное тело, которое вскорости уже будет видно невооруженным глазом. Многие наши возмущаются: назвать «Спасителем» планету, с которой предстоит столнуться! Что это, примитивное невежество американского астронома китайского происхождения или намеренное оскорбление чувств верующих?

По «Эху Москвы» ведутся нескончаемые дебаты об исторической роли России в грядущем конце света. В интеллектуальных кафе Буэнос-Айреса злорадствуют по адресу глобалистов. Спецпосланник американского президента – чернокожий рэппер-проповедник – носится по столицам мира, спеша донести до человечества благую весть из Вашингтона: в Соединенных Штатах полным ходом идет подготовка к эвакуации населения земного шара вкупе со всеми культурными ценностями. (Голоса: «Хотят прикарманить».) Китай занят цитированием Борхеса:

Спускался вечер.

Небо кишело драконами,

На сей раз желтыми.

В Германии «зеленые» уходят из жизни на геббельсовский манер, целыми семьями: все кончено. А где-то в Гималаях оттягивается Юра Ясин, в прошлом солдат дивизии «Гивати». Он ни о чем не подозревает. К гималайским пофигистам Мессия пришел давным-давно, сидит вместе с ними и забивает косячок.

По вынесении Диагноза – ежели он с большой буквы – жизнь больного наполняется неведомым доселе опытом, им он спешит поделиться со сменившимся хозяином – выжидательно, собачьими глазами смотрит на врача, на сестру.

А человечество собачьими глазами смотрит на всякого, кто «что-то знает». На фоне дипломатического ажиотажа оно позволяет скармливать своему легковерию что угодно. То вдруг пускается во все тяжкие «последнего желания». Ярмарка тщеславия в полном разгаре. Москва раздулась от спеси, не может шевельнуть лапками: любимое слово – «престиж». Аэлита Чегодаева, корректор журнала «Знамя Октября», в отчаянии: нет никакой возможности записать дочку в лицей с космическим уклоном. У закончивших этот лицей реальные шансы улететь с Земли. Но туда привозят детей на «джипах» и шестисотых «мерсах».

На свое счастье Аэлита получает ужасно престижный заказ: в рамках проекта «Русский литературный канон» переработать все романы Александра Беляева в одну небольшую повестушку, объединенную общим сюжетом. Вышедшее из-под пера Аэлиты и есть вторая часть моего романа.

Если первая часть, «Планета Титаник», как я уже говорил, была напечатана, даже принесла своему автору сколько-то презренного металла (примерно тридцать серебренников по местному курсу), то вторую часть, именуемую «Головы профессора Доуэля», все дружно забраковали. Тем досадней, что на мой непредвзятый взгляд автор с задачей справился. В чем же она состояла? Определенно не в зубоскальстве, не в запоздалой пародии. Перемигиваться с ровесниками, с теми, кому за шестьдесят – тоже мне интерес. Сегодня Беляев это в лучшем случае «Эй, моряк, ты слишком долго плавал...». Нет-нет, вторая часть романа – вещь скорее концептуалистская. Ведь концептуалисты только на самый поверхностный взгляд – самых подслеповатых глаз – ерничают, потешаясь над «спелым золотом» соцреализма (как это, по крайней мере, могло казаться в советское время). Сегодня мы понимаем, что и Пригов, и Рубинштейн, и Сорокин – это глубоко искреннее и вообще очень глубокое переживание эпохи средствами современной ей эстетики. Только так и возможно удержать грохот советского времени. Вернее, только так этому времени по силам удержать тебя. Ты бы, может, и мечтал вырваться, но оно держит, не отпускает. Назад в Платонову пещеру! Выстраивать мир, осознанно не желая увидеть его извне, лишь по тем наскальным картинкам, в которых предписано было его запечатлевать. Отсюда бой шестидесятничеству с его «правдой жизни».

Беляевские романы сообщаются один с другим, как вагоны железнодорожного состава. Честно говоря, пока они были набиты читателями, я по ним не удосужился протиснуться. Однажды, гостя на зимних каникулах в Шяуляе, увидел книжку с картинно парящим юношей на потрепанной обложке. Фамилию писателя, разумеется, слышал. И вот, грызя сваренные в меду теннисные мячики – огромные литовские тейглах – и поедая ромбики морковного печенья непривычно пряного вкуса, я прочитал два романа, с тех пор ассоциирующиеся у меня с квазизаграничностью этих сластей. В одном маленький уродец на гоночном автомобиле с помощью науки – которая когда-нибудь все сможет – превращается в красавца. Другой назывался «Властелин мира» – Германия без гитлеровцев, хотя вроде бы налицо предвоенная современность. Сам Беляев представлялся фигурой загадочной: неясно даже где и когда жил. Потом шел фильм «Человек-Амфибия», все тех же неопределенных кровей: цветная капиталистическая злачность под советским углом зрения, роковой конец.

На рубеже «миллениумов» я задумался о Беляеве, о его романах, написанных рабкоровским пером, о его тревоживших советское воображение сюжетах, о его героях, выходящих из костюмерной провинциального театра оперетты. Согласен, костюмерная, она и в столице костюмерная. Но провинция мечтательна, эта мечтательность – оборотная сторона ее честолюбия. Беляев – Александр Грин русского гностицизма образца того времени, когда буквы, составлявшие аббревиатуру РСФСР, отделялись точками. Одна шестая суши с этим клеймом едва лишь стартовала в дикий космос, но все, кто не успел попрыгать на землю, сказали себе: больше под ногами земли не будет, а значит неизведанное счастье нас ждет в условиях невесомости, мирового холода и специального питания.

Миф о загранице, он же миф о планете Земля, завладел воображением провинциалов с живостью, недоступной москвичам. Единственно возможным способом исцелиться от этой напасти было превратиться в москвичей. Беляевская фантастика, где сквозь хрустальную мечту о Рио-де-Жанейро, как в телескоп, во всех подробностях смакуется хрустальная мечта человечества о чудесах, поставленных на научную ногу, – чем была она для нового советского горожанина, уже приученного к идее переустройства мира в духе провозглашения Союза Советских Социалистических Республик на Марсе, но еще не отвыкшего от пирамиды из подушечек на постели? Примерно тем же, чем для меня были шяуляйско-еврейские сласти: приторно-пряное лакомство чуть-чуть из другой жизни.

Вдруг имя Беляева повстречалось мне в мемуарах эмигрантки военной волны. Авторесса, тип разночинной интеллигентки, описывает, как, будучи жительницей Царского Села, ушла с немцами, впоследствие вместе с Ивановым-Разумником работала в рижской газете «За Родину». Текст малоинтересный. К сожалению, у всей второй эмиграции скулы сведены. Упоминает она и о смерти жившего по соседству Беляева, чья жена с дочерью тоже бежала с немцами.

В 20-е годы Москва с Берлином водилась. Вчера еще с Германией воевали, а сегодня две парии послевоенной Европы разгуливали под ручку. Прикажут, будем воевать завтра. И все равно этот враг не как все, «немец» рифмуется с «образец». Берлин был нам примером, немецкие инженеры были нам примером. А немецкий порядок, а немецкая пунктуальность, а их умение работать... Да чего говорить! Кабы не наши исконные пороки – следует перечисление наших достоинств – русский бы сделался немцем. (Вопрос о превращении недисциплинированного русского в дисциплинированного француза никогда не стоял.) «Американская деловитость» тоже неплохо, но раз этот локоть не укусишь, то незачем выкручивать им руки. В общем и целом для толкового русского Германия превыше всего. И да будет «золлинген» синонимом качества, а Марбург родиной премудрости.

-- Беляев забыт настолько, что пора его вспомнить, – сказал я себе.

Некому меня было поправить: «Еще не настолько забыт, чтоб вспоминать». Я прочитал подряд все его романы. (Точно так же с задержкой в двадцать лет я просмотрел подряд все «Семнадцать мгновений весны».)

У Беляева много разного географического добра: и Индия, и Аргентина, и Калифорния, и Лазурный Берег, и океанский пароход, «плывущий средь красноватых водорослей, принесенных течением из Саргассова моря». Но Германия у него иная, не имеющая ничего общего с вышеперечисленным собранием деликатесов. Птичьего молока там нет – там есть просто молоко. Ловцов жемчуга там тоже нет – там ходят в добротных костюмах и культурно ведут себя на улицах.

Немцы вошли в Пушкин в сентябре сорок первого года. Беляев – автор уймы научно-фантастических романов, написанные «не то подростком, не то переодетой женщиной». Отсутствие художественных претензий не спасло НФ как жанр. Сугубая иллюстрация научно-популярных статей, научная фантастика тем не менее была изгнана из советской литературы тридцатых. Каково было наследнику Циолковского, посылавшему в космос флот – под алыми парусами – оказаться во власти вермахта? Той самой, взлелеянной в мечтах, заграницы... Или в своем скафандре из гипса, полуживой, он приветствовал конец ненавистной «Р.С.Ф.С.Р», которую, стиснув зубы, как от привычной боли, приходилось славословить? Предпочла же его вдова для себя и ребенка нацистские ужасы большевистским (расстрел евреев был произведен едва ли не на глазах у всех, и потом кидали в толпу вещи прямо из окон).

Мир беляевской фантастики покоится на трех слонах. Это импортный торт, увенчанный марципановой фигуркой гениального ученого-одиночки. Это «чудеса в решете» в результате сделанного им открытия, прекрасно вписавшегося бы в стихию всего иностранного, будь его гениальность поуживчивей. И это звездный поселок, основанный энтузиастами на бескрайних просторах космоса под эгидой какой-нибудь аббревиатуры, где наши ученые без труда ладят с иностранцем.

Звезда КЭЦ – аллегория космического ГУЛАГа. Молодого ленинградского ученого втолкнули в остановившийся автомобиль – и вот уже захватывающее дух этапирование в космическое будущее. У входа в баню, где перед отправкой на звезду КЭЦ проходят санобработку, он к великой своей радости встречает жену: Тоня тоже здесь! Ему объяснили, что «он – разносчик тифа, паратифа, коклюша, дизентерии, холеры. Что на руках у него синегнойные палочки и туберкулез. На ботинках сибирская язва. У него полные карманы анаэробов, столбняка. В складках пальто возвратная лихорадка, ящур. На шляпе – бешенство, оспа, рожа». Много лет ему предстоит провести на звезде КЭЦ – в отсутствие гравитации, получая такую пищу, для которой не нужны зубы, не произнося ни единого слова и не слыша ни единого слова кругом. Да и зачем, когда все мысли читаются. Лишь изредка приходили письма с Земли, на которые он жадно набрасывался. «Письмо было от Тони. Оказывается, она досрочно вернулась домой. Ее затребовал назад Институт Хлеба, там вовсю шла работа по созданию «вечного хлеба». Принцип очень прост: хлеб добывают из воздуха...»

Конец «Звезды КЭЦ» имеет общую интонационную окрашенность с финальной сценой «Доктора Живаго». Пастернак, кокетничая «созвучьем» эпохе, вполне мог в какой-то момент зазвучать в одной тональности с Беляевым, даже не подозревая об этом и уж наверное ни разу в него не заглянув. Гораздо трудней предположить, что булгаковсуий хор сослуживцев, грянувший в сотый раз «Славное море, священный Байкал», возник без оглядки на массовый психоз берлинцев, к собственному ужасу вдруг запевших в совершенно неподобающих для этого местах «Мой милый Августин» (Беляев, «Властелин мира»).

В каком-то смысле позитивист Беляев и сам «чудо в решете», «человек-амфибия», представляющий собой симбиоз федоровских идеалов с «петит мор» красивой жизни, на которую он, извиняюсь, торчит, как прыщавый гимназист. Герань в иллюминаторе его ракеты, «Интернационал», исполняемый на мотив танго, – благодаря этому вклад Беляева в формирование советской культуры сопоставим с вкладом Дунаевского-Александрова. Подобно их фильмам и музыке, романы Беляева вполне могут находиться в концептуальной разработке, попытку чего, собственно, я и предпринял, однако, к моему великому непониманию, поздравлений не удостоился. Конечно, я никакой не концептуалист, если уж на то пошло – контекстуалист. А то что бы я делал в эмиграции?

В советском пантеоне имя Беляева закамуфлировано. Он лично – белое пятно. Но камуфляжная сетка в любой момент может быть сорвана. А там, глядишь, в ЖЗЛ выйдет книга: «Властелин полумира – Александр Беляев». Поздно, слишком поздно. Тогда как свой роман я попытался напечатать рано, слишком рано. Утешусь тем, что из нас двоих время работает на меня. Напишу еще одну, недостающую часть: «Планета Мессия» – о том, что происходит на ней. Как мессианами намеренно изменена траектория полета Мессии. Они, давно уже сподобившиеся ангельского чина, стремятся к своей утраченой человеческой природе. «Великое бессмертие за маленькую смерть!» «Петит мор...» Роман нуждается в еще одной части, в еще одной точке опоры, без которой он опрокидывается, как собачка о трех ножках, захотевшая пи-пи.

Значит, повторяю. Первая часть – «Планета Титаник». Вторая часть – «Головы профессора Доуэля». Третья часть – «Планета Мессия». И эпилог – «Уцелевший из Атлантиды». А весь роман – «Конец света».

10007449-belyaev-STAND.JPG

https://static.megashara.com

опубликовано у нас 7 Октября 2010 года

https://stengazeta.net/?p=10007449

*

https://m-bezrodnyj.livejournal.com/19588...